В начале августа Ида родила мальчика. Назвали его старинным латинским именем Гелигардт, выговорить которое не мог никто, кроме родителей, так что малыш рос с укороченным именем – Гелик. У Иды не хватало молока, но в Магнитогорске 30-х годов детского питания не было, а молоко с базара нередко скисалось, доставляя страдания родителям, что переживали за здоровье малыша. От школы, где работала Ида, её поздравила делегация учителей с приятным подарком – детской коляской. Конверт с деньгами был тоже очень кстати.

Однажды Пётр столкнулся у кассы с тем, с кем когда-то ютился в общежитии на одной кровати. Встреча обрадовала не только Петра, но и Михаила – немца из соседней с Мариенталем колонии. Оставшись на комбинате, друг женился, построил саманный домик, и теперь у него подрастало уже два сына. Общение на родном языке сдружило их.

В одно из воскресений Михаил явился в гости с женой Эрикой и сыновьями. После обеда мальчишки вышли поиграть во двор. Ида с Эрикой были заняты кухней, Пётр с Михаилом беседовали о проблемах комбината, обстановке в стране и мире, радуясь, что думают одинаково. Сдружилась с Эрикой и Ида – сшила ей в знак дружбы платье.

Декретный отпуск Иды заканчивался в декабре. Двухмесячного Гелика оставить было не с кем, и Пётр решил, что прокормит семью один, однако вскоре стало очевидным, что на одну зарплату им не прожить. И в это затруднительное время снова возник товарищ Агаков. После приветствия Пётр, как обычно, опустился на один из стульев у боковой стены. Он всё больше молчал – играть «под дурачка» уже не хотелось. Согласия на «сотрудничество» товарищ Агаков не добился, и вскоре в работе Петра начали обнаруживать «брак» – естественно, с вычетом из зарплаты. Материально семье и без того жилось трудно, а тут ещё задействовали карательную меру… Необоснованно. Ида нервничала, что сказалось на качестве и количестве молока.

– Как только Гелику будет четыре месяца, выйду на работу, – сказала она однажды, когда легли спать. – Придётся его в детские ясли определить.

Пётр не соглашался, уговаривал потерпеть, однако Ида убеждала, что при таком бюджете сын не вырастет здоровым и должного образования тоже не получит. Прошептали они долго, но к общему знаменателю так и не пришли. Доводы Иды не помогали – помог случай. Однажды после ночной смены к Петру в темноте подошёл мужчина в рабочей одежде и негромко спросил:

– Ты Пётр Герман?

– Я-я. А что?

– Отойдём в сторону, надо кое-что сообщить.

– Ты кто?

– Тише, – направился в темноту незнакомец, и Пётр послушно последовал за ним.

– Значит, так, – начал незнакомец, – тут под тебя копают. Того и гляди, «шпиона» пришьют или «врага народа». Убирайся отсюда как можно скорее, иначе загремишь.

– Откуда знаешь?

– Оттуда, – поднял незнакомец палец.

– А почему я должен тебе верить?

– Дело твоё. Я предупредил. Всё, спешу на автобус, – и он широкой поступью зашагал прочь.

Ошеломлённый в темноте Пётр остался стоять, перекручивая смерть деда, кабинет Агакова, вкрадчивый голос, разговоры ни о чём. Перебрал каждого, с кем работал, и не нашёл никого, на кого можно было положиться. Люди исчезали, но в то, что это может случиться с ним, не верил. «Кто мог накапать, если капать нечего! За что?.. Да ни за что! – решил, наконец, он. – Мы для них быдло, которое надо держать в страхе. Кто не хочет играть в одну с ними дуду, кто сопротивляется, тому покажут, где раки зимуют…» По телу выступал холодный пот. Сердце учащённо билось. «Бежать?.. Быть незаметным?.. Так меня, оглоблю, за три версты видать! Сволочи! Свищи проклятые! И как только земля их держит?»

Дома после короткого сна рассказал Иде о незнакомце и решительно заявил:

– Надо опередить их. Уедем. Так в годы раскулачивания многие спасли свои жизни. Лучшей няней для нашего Гелика будет моя мама. Письмом сообщать не будем. Мало ли – может, письма вскрывают… Хорошо, что мой отпуск совпадает с Новым годом, – вместе с зарплатой получу и отпускные. Заранее купим билеты и уедем в первый же день отпуска. Никто ничего не заметит. Спохватятся – а мы уже далеко. Знакомым, если будут интересоваться, с кем новый год встречаем, скажем: ещё не думали. Или направим на ложный след. На юг, к примеру, – в Крым. Ключи отнесём завхозу.

– Но, Петя, надо ж уволиться!

– Не будем мы увольняться. Разве что сходить тебе к Александру Петровичу и попросить выписать аванс на сумму, какая причитается за январь, – позарез, мол, нужно. Выпишет – и на том спасибо.

– А трудовые книжки?

– Когда всё устаканится и мы устроимся на работу, напишем письмо, объяснимся и попросим выслать книжки. Или напишем Михаилу, он всё сделает.

– А вещи, Петя? Они же не войдут в чемоданы!

Пётр обнял её, поцеловал.

– Какие у нас с тобой, милая, вещи – примус да настольная лампа?

– Два ведра, кое-какая посуда.

– В вёдра сложим еду на дорогу, тарелки-ложки-вилки сложим на дно коляски – сверху одеяла. Ребёнку будет тепло, нам катить легче. Главное – упаковать примус и настольную лампу. В общем, начнём собираться – впереди у нас 15 дней. Успеем. Первым делом купим билеты в Энгельс. Завтра после ночной смены сразу же отправлюсь на вокзал, а ты укладывайся. Надо, наверное, сшить мешок. Наймём такси и попросим таксиста донести до вагона вещи.

– Есть укладываться, дорогой мой половин! – козырнула Ида.

Когда впервые прозвучало это обращение, Пётр впал в ступор, но после наигранного возмущения: «Моя дорогая половинка» можно, а «Мой дорогой половин» нельзя? – рассмеялся и поцеловал её. И теперь всякий раз после этих слов они целовались.

15 дней пролетели без потрясений, но, силой воли приказывая себе гнать мысли о слежке и подозрительности, Пётр начал замечать «шпионские» взгляды. 30 декабря, получая у кассы отпускные и зарплату, понял, что с него снова вычли за «брак». Прежде, бывало, он возмущался, в этот раз молча расписался в двух ведомостях и поспешил домой.

Горячая вода ждала. Он вымылся, Ида выстирала бельё и повесила сушиться над плитой. Оно высохло к четырём утра – времени, когда было заказано такси. Это была бессонная ночь. К пяти утра всё уложили, бросили в почтовый ящик завхоза ключи и записку «Мы уехали в отпуск», и шофёр отвёз их к поезду. В Уфе отправили родителям Иды телеграмму, что едут домой.

Снова – Поволжье

На вокзале Энгельса их встречали Эвальд, отец, и Вальдемар – брат Иды, что приехал на зимние каникулы к родителям. Эмма не могла нарадоваться двухмесячным внуком, что был, пусть и малой частицей, но всё же её продолжением. Поделиться этим чувством она приглашала и мужа.

– Погляди, Эвальд! Краси-ивый, ну, просто ангел! Глазки умные, как у тебя. Головка овальная, как у Петра, а кудри, как у Идочки и меня. Не ребёнок – открытка!

– Мальчик, и в самом деле, прехорошенький, – согласился Вальдемар. – Надолго к нам, в Поволжье?