– Старики, я надумал жениться.

Тишину немой сцены нарушила Эмма:

– Стариков интересует – на ком?

– А вы как думаете?

– Не задавай дурацких вопросов.

Вальдемар подошёл к Берте, что сидела рядом с матерью, взял её за руку и вывел к концу стола, где сидели мужчины:

– Вот на ней. Берта, ты выйдешь за меня замуж? Я люблю тебя.

Она опустила голову, прикрыла лицо и, когда его открыла, все заметили блеск и тихое счастье во влажных глазах.

– Да, – улыбаясь и сияя, вытирала она ладошкой глаза.

– Дела-а, – засмеялся Пётр, – ну ты даёшь, шуряк. Прыткий парень. Выходит, будешь мне ещё и зятем. Шурин и зять – двойное родство, ну и ну…

– И чо? Вторый раз сватами станем, – засмеялась Маргарет. – Они ж ня кровныя, церковь таки пары венчаеть.

– И хде они – церкви? Хде? – завозмущался Иоганн. – Нова власть порушила церкви.

– А мы дома, втихую повенчаем. Пригласим Швангера, шо до революции всю жисть у церкви служил. И чтецом был, и запевалой, при всех службах у алтаря стоял.

– А обо мне что скажут? Подумали? У комсомолки брат венчается! Это ж антисоветчина!.. – крикнула Ида.

– Ида, доченька, а мы комсомол приглашать не будем, только своих, родственников, – обняла её Эмма.

– Но регистрироваться всё равно в ЗАГСе.

– Дялов-то… – подключилась Маргарет. – Боженька в етом деле не участвуе. Божье дело – венчать. Венчанью всю жисть будут жить под его крылом. В ЗАГСе документ дадуть. Тольки и всего.

– Надо дом расширять. Как думашь, Петя? – спросил Иоганн. – За нами стане?..

– Как это «дом расширять»? – испугался Вальдемар. – Я Берту с собой возьму, к вам только в гости будем наезжать.

– Правильно, сын, – подключился Эвальд. – У Герман-нов, конечно, простор, земля, хозяйство, но отнимать у нас детей… это уж слишком.

– А бросайтя-ка свой Энгельс да перебирайтясь к нам, у Мариенталь, – засмеялась Маргарет, – к друг друшке кажный день бегать будем.

– Перебираться в колхоз?.. Не-е. Работать за палочки я не согласен. Буду искать работу в Энгельсе.

– Мо-ло-дец! – похвалил его Иоганн. – С едаким мужем Берта не пропаде. Я б за палочки тож ня работал. Хорошо, нас, старикоф, на работу ня гонють.

Свадьбу наметили на Троицу. Ида сшила красивое подвенечное платье с длинной фатой, и старый Швангер повенчал молодых по всем законам католической церкви. Где он прятал церковную утварь, раскрывать не стал – лишь просил не разглашать, что венчал. Вальдемар не спускал рук с тонкой талии Берты, лучистые глаза которой прятались под длинными ресницами, большей частью стыдливо приспущенными. Во второй половине дня молодых увезли в Энгельс. Эмма и Эйвальд, чтобы не мешать уединению молодых, остались у сватов ещё на три дня.

В разгаре уборочной страды 1940-го Пётр крутился, как белка в колесе. В дообеденное время Иоганн однажды заметил, как к дому Германнов направилось два сотрудника НКВД. Чёткий военный шаг чекистов ничего хорошего не предвещал. Маргарет с маленькой Голдой возилась в доме. Иоганн, складывавший на заднем дворе сено, оставил своё занятие и, чтобы внук не испугался, подошёл к раскатывавшему на велосипеде 4-летнему Гелику.

– Где ваш сын? – начал высокий.

– Сын у бригаде, сноха – у школе, дочь – у швейной мастерской. Все работають.

– В бригаде нет сына.

– Ня знаю. Мож, у председателя.

– Надо осмотреть дом, – решил высокий.

– Дяденька, дай фуражку померить, – попросил Гелик молодого.

– Нравится? – водрузил он фуражку на детскую головку.

– Нравится, я тоже буду военный.

– А папа твой военный?

– Не-е, он бригадир.

– Позови его.

– Я не знаю, где его бригада. Она на работе.

– Не будем терять время, – и молодой снял с ребёнка фуражку, – пошли в правление.

– А шо случилось? – спросил взволнованный Иоганн.

– Пока ничего, – обернулся молодой.

Гелик догнал молодого, взял его за руку.

– Дяденька, а звезду мне подаришь?

– Нет, звезду не могу, а конфетка есть, – вынул он из кармана галифе завёрнутую в бумажку карамель, – больше, брат, ничего нет.

Они ушли таким же чётким шагом, каким и пришли, оставив в смятении Иоганна, до которого донеслось негодование высокого и обнадёживавший голос молодого: «Дитя ны брэшэ». Иоганн сел на крыльцо, задумался…

Домой Пётр не явился, и Иоганн был вынужден рассказать о чекистах. Ида, чтобы хоть что-то узнать, тут же бросилась к председателю, но он тоже ничего не знал. Несмотря на конец рабочего дня, Ида решительно направилась к зданию НКВД. Видя её настрой, председатель составил ей компанию. Часовой не хотел их пропускать.

– У вас мой муж. Мы вышли утром вместе. Он к себе на работу, я к себе, в школу. Хочу знать, за что его взяли! – начала она на повышенных тонах. – Я комсомолка. Пропустите меня к дежурному.

– А я, – представился Гердт, – председатель колхоза, должен знать, что случилось с моим лучшим бригадиром.

Часовой, оставив их у входной двери, вошёл внутрь, но скоро вернулся, коротко приказав: «Следуйте за мной». Оказалось, Петра держали в одиночной камере до выяснения.

– До какого ещё выяснения? – вскрикнула Ида. – Это что такое? Я завтра же поеду к товарищу Сталину, расскажу, как самоуправствуют на местах, настраивая народ против советской власти. Вы враги народа, бросаете в камеры безвинных!

Неизвестно, как долго она бы бушевала, спекулируя демагогией, что спасала в критических ситуациях, если б не спокойный голос председателя Гердта. При всей нелюбви к лицемерной и пафосной советской демагогии он понимал, что в особых случаях прибегать к ней стоит – помогает…

– Успокойся, Ида Филипповна. Сейчас всё выясним, – и, обращаясь к офицеру, спокойно сообщил: Пётр Германн – лучший бригадир колхоза. Сейчас полным ходом идёт уборочная. Надо как можно скорее убрать урожай, иначе он пропадёт. Вы знаете о нашем вражеском окружении. Мы работаем на износ для процветания страны. Толковых руководителей и без того мало, а вы в это горячее время отрываете от дел одного из лучших. Просим объяснить, как могло случиться, что средь бела дня, в уборочную, когда на счету каждый человек, каждая рука, вы посадили в камеру бригадира, не сообщив об этом мне, председателю.

– Я только-только приступил к ночному дежурству, вникнуть ещё не успел.

– Прошу узнать причину ареста моего мужа! – приказным тоном произнесла Ида.

Оставив их на часового, офицер пошёл звонить. Вскоре явился тот, кто арестовывал. Выяснилось, что Петра посадили по доносу конюха, которого зимой наказало собрание.