– В целом Мире нет ничего лучше Поволжья. У вас мы, скорей всего, проездом. Остаться планируем в Мариентале, – ответил Пётр.

– В Мариентале? – удивился Эвальд. – А почему не в Энгельсе? Одна комната – ваша.

– Через год я уйду на пенсию, – подключилась, воркуя с ребёнком, Эмма. – Ида на работу, я с ребёнком рада тетёшкаться. Места для всех хватит. Да, Геличек?

– Старики! Пусть молодые сами решают, – вмешался Вальдемар. – Им отдохнуть надо. Как-никак с дальней дороги. Время для разговоров будет: у меня месяц каникул, у них, думаю, не меньше.

– Спасибо, шуряк, мы, действительно, устали.

Наутро Пётр проснулся от холода, что тянул из открытой форточки. В комнату с наполовину тонированной стеклянной дверью проникал свет из приоткрытой двери кухни, и Петра насторожил горячий шёпот Эйвальда.

– Я уверен – Гофман не виноват. Ничего он не присваивал. Кому-то дорогу перешёл, вот и стал козлом отпущения. Как помочь, ума не приложу. Того и гляди, упекут по 58 статье, «врага народа» пришьют.

– Смотри, как бы самому «врага» не пришили. Скажешь что в его защиту – в сообщники попадёшь, – голос Эммы, не перестававшей месить тесто, был голосом матери, что одновременно и пугает, и предостерегает…

Что ответил Эйвальд, Пётр не расслышал: со словами «говори потише» Эмма прикрыла кухонную дверь. Сделалось темно и тихо. Осторожно, чтобы не потревожить жену, Пётр укрылся, но уснуть не смог. «Значит, и тут неспокойно. Шпиономания, видать, повсюду расцвела, и не скрыться от неё». Раздумывая, где бросить якорь, в Энгельсе или в Мариентале, склонялся к дому родителей: «За, год, что вместе прожили, Ида влилась в семью… Половину дома займём мы, половину родители с девчонками. Там двор, трава, земля…»

Вечером следующего дня, когда родители пришли с работы, семья решала, как быть. Эвальд убеждал, что в тяжёлые времена надо держаться вместе. Вальдемар тут же прицепился к словам «тяжёлые времена»:

– О каких тяжёлых временах ты говоришь?

И Эвальд запнулся: при 19-летнем сыне разговор о надвигавшемся терроре был не безопасен. Юношескому максимализму свойственно защищать то, что слышит по радио, читает в газетах, над молодыми довлеет общественное мнение.

– Понимаешь, сын, «чёрный ворон» увёз многих моих коллег; куда, почему, родственники по сей день не знают. Улетучились, будто их не было… Я уверен – они не виноваты.

– Никогда нельзя быть уверенным на 100 %, – не согласился с отцом Вальдемар.

– Друзья детства, мы были, как браться. Я знал их, как знаю себя. Ты молод и многого не понимаешь.

– Если человек не сделал ничего незаконного, за ним на «чёрном вороне» не приедут.

– Но-о… могут наговорить. Могут нарочно подставить, оклеветать. Могут сделать козлом отпущения. Ты ещё не сталкивался с этим?

– Козлом отпущения?.. Такое, да-а, бывает, – согласился, подумав, Вальдемар, – у нас на студенческом собрании распинали моего друга только за то, что он не согласился с преподавателем. Едва «врагом народа» не сделали.

– А если «чёрный ворон» приедет завтра за мной и по радио начнут говорить, что я «враг народа», ты в это поверишь?

– Нет, конечно.

– Вот видишь, – вмешалась Эмма и увела разговор от опасной темы. – Лучше давайте подумаем, куда бы устроить Петю.

– В Энгельсе?.. Быть писарем, сами понимаете, я не могу. Остаются рабочие профессии. Я горняк, а горного дела здесь нет. Что мне предложить, нанимаясь на работу?

– У нас есть промыслово-кооперативная артель «Свой труд», они мебель изготавливают, – начал вспоминать Эвальд. – Есть кирпичный завод. Кроме кирпича, они ещё какие-то гончарные изделия выпускают, но производство это сезонное. Начали строить мясокомбинат. Есть мастерская по ремонту сельхозинвентаря.

Мебелью Пётр никогда не занимался – в качестве кого себя предложить, не знал; кирпичный завод с его сезонными работами тоже отмёл. Оставалось попробовать себя либо в строительстве мясокомбината, либо в ремонте сельхозинвентаря. Наутро он вместе с Вальдемаром отправился на строящийся мясокомбинат. Руководителя на месте не оказалось – куда-то на неделю уехал. Заместитель сообщил, что без специальности оклад будет в районе 135–140 руб. в месяц. Это расстроило Эмму и Эвальда. Прожить на такие деньги в городе было нереально: магазинные полки были, как правило, пусты, и люди питались в основном с базара. Когда в магазин завозили мясо либо муку, выстраивались километровые очереди.

После недели праздной жизни в Энгельсе молодые уехали к родителям Петра, а заодно и разведать, можно ли там остаться. Под предлогом ознакомиться с роднёй и посмотреть на село напросился с ними и Вальдемар.

Сёстры Берта и Ами работали в швейной мастерской колхоза – распарывали, утюжили, смётывали. На хозяйстве оставались родители, и возчик на санях нацелился к дому Иоганна Германна. Во дворе была Маргарет. Первое, на что она обратила внимание, была коляска, которую у ворот снимали с саней. Она остановилась и в недоумении опустила на снег ведра с водой. Мужчина в валенках, тёплом пальто и цигейковой шапке-ушанке, что стоял к ней спиной, напоминал Петра. Сердце Маргарет забилось частым метрономом, она шагнула к воротам, и в это время Пётр обернулся.

– Петенька! – крикнула она, оседая на снег.

– Мама! – поддержал её Пётр.

Не в силах оторваться от сына, Маргарет боковым зрением заметила женщину с ребёнком.

– Да то ж I-idchen! – крикнула она. – Дочушка! Господи, ужель вы опьеть дома? Таперь и помирать не страшно.

Переняла из рук Иды ребёнка и засеменила в дом. Положила свёрток на Himmelbett, кровать под балдахином, подняла угол детского одеяльца, обнаружила безмятежно спящее розовощёкое существо и забыла о времени, любуясь. Заслышала голоса в сенцах, осторожно закрыла дверь и вышла. И только теперь заметила красавца Вальдемара в дорогом модном пальто с огромным, из светлой цигейки шалевым воротником и такой же шапкой-папахой. Он поздоровался, представился, и она не поскупилась на комплимент.

– Брат у тебе, Идочка, красива-ай, как и ты. Скоко ж ему— 17?

– Скоро 20 будет, – засмеялся Вальдемар.

– Жаних, шо надо, – не скрыла она восхищения.

Вместе с детьми вошёл сияющий Иоганн-отец: «Маргарет, накрывай на стол!»

– Да мы не голодные, – отказался Вальдемар.

– Пока сготовим, – возразила Маргарет, – оголодаете. Иоганн, принеси-к дров. Идочка, полезай с Петром в подвал, приташшите картошки, капусты салёнай из бочки, и сообразитя в кладовке, како мясо от свиной тушки лучче сгодица до тушёнки.

Нацеловавшись в подвале, Ида поняла, что дом Петра соскучился по их рукам, поту, голосам, он обещал не временный, но постоянный приют. В доме Германнов зрело прочное чувство хозяйки, в то время как в квартире родителей её не покидало чувство, что они гости.

Меж кухонных дел разговаривали, нянькались с ребёнком. Иоганн ознакомил сына и шурина с хозяйством. Ко времени, когда пора было садиться за стол, с работы пришли Берта и Ами, и Вальдемар поразился красотой сестёр – утончённой Бертой и пышнотелой, розовощёкой Ами. Стол, по тем временам, был накрыт щедро: солёные огурцы, капуста, картофель со свининой и на десерт блины с травяным чаем.