— Тише, — Василиса потянула повод. Отступать следовало медленно. И осторожно.

Пятясь.

Хмурый и пятился. Быстро, приседая задом, готовый в любой миг встать на дыбы, защищаясь. Но… волки смотрели.

Не нападали.

— Спокойно, мой хороший… мы просто забрели не туда… мы сейчас уйдем… видишь, стоят и не трогают.

И получилось.

Почти.

Но вот, не выдержав напряжение, подался вперед тощий волчонок, тявкнул нервным голосом, и был остановлен грозным рыком вожака. И отраженный камнями, усиленный многократно, рык этот заставил коня вскинуться.

— Стоять! — собственный голос Василисы хлестанул стаю, задержав на мгновенье, но она осознала: не справится.

Не сейчас.

Хмурый, с грохотом опустившись на четыре ноги, вывернулся, как-то совершенно по-змеиному, развернулся и полетел, не разбирая дороги.

Стая отозвалась слаженным воем.

А Василиса подумала, что это определенно будет самая нелепая и бестолковая смерть, какую можно только придумать. Потом стало вовсе не до мыслей. Она сжимала конские бока, прижималась к шее его, молясь лишь о том, чтобы жеребец не споткнулся.

Если упадет…

Не упал.

Подковы высекали искры. И каждый удар о камень отдавался в теле Василисы. А ущелье вилось и никак не заканчивалась, и стало вдруг страшно, что они все-таки заблудились, что вот сейчас очередная скала окажется тупиком, что…

Черная тень мелькнула слева.

За нею еще две.

Клацнули клыки и Василиса, вскинув руку с неожиданно тяжелым неудобным револьвером, пальнула наугад. Выстрел прогрохотал, заставив волков отступить. Они явно знакомы были с человеческим оружием, но… близость добычи манила.

А ущелье закончилось и…

— В сторону! — этот голос заставил Василису сильнее прижаться к конской спине, а где-то совсем рядом грохнули выстрелы. И показалось, что рассекаемый пулей воздух лизнул щеку.

Показалось.

И снова вспышка.

Грохот.

Вой.

Визг, которому вторят волчьи голоса. И хриплый крик жеребца, который почти утратил разум. А вокруг больше не было камня, лишь поле сухого вереска, красивое, но коварное, изрытое норами, богатое кочками и трещинами, и Василиса решительно натянула поводья.

Хмурый захрапел.

Захрипел.

И показалось вдруг, что не поможет, что страх в нем слишком силен, что… но нет, он вдруг перешел на рысь, а там и остановился, замер, дрожа всем телом.

Василиса бы слезла.

И попыталась даже слезть, но оказалось, что она и пошевелиться-то не способна. Так и сидела, глотая слезы, которые вдруг появились сами собой и, хуже того, полились из глаз, хотя она, Василиса, категорически не собиралась плакать. А они взяли и полились.

Потому Василиса, наверное, и не заметила, как подошел Демьян.

И очнулась-то только, когда ее стянули с лошади, поставили на землю, ощупали столь тщательно, что это было почти неприлично.

Спросили:

— Цела?

А когда Василиса кивнула, не способна все еще произнести ни слова, просто обняли. И держали крепко-крепко, так, что становилось понятно: никому ее не отдадут.

Ни волкам.

Ни проклятью.

Сколько она так стояла, Василиса не знала. Наверняка долго, потому как сперва вернулась способность дышать, потом отступили и слезы. Оказалось, что нисколько они не бесконечны. Потом… потом вдруг стало немного неудобно.

И появился страх, что кто-то да увидит.

Вздохнул Хмурый…

— Почему щит не поставила? — Демьян глядел строго, и поневоле Василиса ощутила себя виноватой. А еще глупой. И вправду, можно было бы спешиться и щит… или вот амулет. У нее этих амулетов целая связка имеется, а она…

— З-забыла, — это слово далось Василисе не без труда. Клацнули зубы, едва не прикусив язык. Господи, теперь он подумает, что Василиса мало того, что безответственная, так еще и дура кромешная. А она и вправду забыла. Растерялась. И вообще… — Как ты… тут…

— За тобой ехал, — руки разжались, и Василисе позволено было отступить, впрочем, недалеко, ибо ноги ее все-таки еще не держали. И подумалось, что сама-то она и шага теперь не сделает.

Но нет, сделала.

И еще один.

И до дороги добралась, и даже присела на камень.

— За мной?

— Видел, как ты приехала… извини, сразу выйти не получилось. Ладислав пытается понять, как у них выходит, живое с мертвым завязать.

Василиса кивнула.

А Демьян сел рядом, прямо на траву, и ноги скрестил.

— А ты…

— Надо же на ком-то опыты ставить, — он улыбнулся, показывая, что шутит.

Возможно, шутит.

— Я как вышел, так только и успел заметить, что ты отъезжаешь. Решил вот приглядеть, а то мало ли.

Много.

Господи, какая же она… и руки тоже дрожат. И, кажется, теперь Василиса понимает Марью с ее боязнью лошадей. Хотя, конечно, волки куда как страшнее.

— Я тебя не видела.

— Я не прятался, — Демьян подал платок, и Василиса взяла, вытерла щеки, которые наверняка раскраснелись. И глаза опухли. И в носу теперь пренеприятно хлюпает. — Думал окликнуть, но после решил не мешаться. Мало ли…

Мало.

И много.

И, кажется, Василиса окончательно успокоилась. Почти. Руки еще дрожат, но самую малость. Только платок она не возвращает. И говорить не говорит, потому как сказать нечего. А тишина становится тяжелою. Стрекочут в траве кузнечики, где-то высоко, прячась в облаках, поет жаворонок.

Солнце припекает.

И время-то близится к полудню.

— Все хорошо? — тихо спросил Демьян.

— Да. Наверное. Не знаю. Кажется, я опять запуталась, — Василиса огляделась и, убедившись, что Хмурый рядом, что, пусть и не спокоен, стоит, прядет ушами, прислушиваясь к тому, что происходит рядом, но бежать не собирается.

Надо бы подпругу ослабить.

И выходить, чтобы беды не случилось. Но сил нет встать.

Демьянова лошадь, солового вида мерин, держится с куда большим спокойствием, то ли волков не почуял, то ли верил, что люди сумеют с этою напастью справиться.

— Надо… идти, — Василиса все-таки встала. И Демьян вскочил, подал руку. А она оперлась, и показалось вдруг, что нет в мире опоры надежней, чем эта вот рука. От него пахло порохом, и запах этот вновь же не пугал, напротив, казался естественным и правильным, как и сам Демьян. — Просто… когда ходишь, легче как-то… и кони…