Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Десять шагов до Хмурого дались нелегко, но с каждым становилось легче.
А подпругу ослабил Демьян.
И он же взял лошадей под уздцы. Предложил:
— Давайте в седло.
Но Василиса покачала головой.
— Тогда если устанете, скажете?
— Скажу.
— Хорошо, — он не стал спорить или уговаривать, за что Василиса была несказанно благодарна. На спор у нее не хватило бы сил.
Сперва она просто шла, сосредоточившись на том, чтобы не упасть. Потом… потом идти стало скучно, и Василиса заговорила первой:
— Марья заругается, если узнает… и точно запрет дома. Заставит выбирать ткани на обивку. И на портьеры. И на остальное тоже.
— А вы не хотите?
— Не хочу. И хочу тоже. Но… у Марьи идеальный вкус. Она точно знает, что сейчас модно, а что давно уже из моды вышло.
— Это важно? — Демьян погладил солового по носу.
— Тоже не знаю… и, кажется, я совершенно ничего не знаю. Но… она давно занималась домом. Сперва нашим, потом и своим, но и нашим тоже… и у нее опыт. А я?
— А вы?
— А у меня опыта нет, — прозвучало так, будто Василиса жалуется. А потом она поняла, что и вправду жалуется, пусть это невероятнейшая глупость, потому как если на кого и жаловаться, то на себя.
— И не будет, — сказал Демьян, срывая веточку лаванды. И к ней другую, а затем и третью. — Если вы и дальше останетесь в стороне. Он ведь не берется из ниоткуда, этот опыт…
Демьян остановился и, оглядевшись, — поле расстилалось во все стороны, хрупкие стебельки качались на ветру, и казалось, что на поле это накинули чудеснейшую муаровую шаль — сказал:
— Вам стоит отдохнуть.
И Василиса согласилась, не потому как устала, вовсе нет, просто… если они будут идти, то куда-нибудь да придут, к людям, где надобно вести себя соответственно и уж точно не будет возможности говорить. А говорить хотелось.
То ли пережитый страх повлиял.
То ли просто намолчалась она за годы, но собственное одиночество, к которому она, казалось, привыкла, ныне стало совершенно невыносимым.
— Погодите, — Демьян протянул букетик из тонких стебельков, сам же стянул куртку и бросил ее на землю. — Присаживайтесь.
Василиса и присела.
И цветы не вернула.
Лаванда пахла… лавандой. И в былые времена она с тетушкой поднималась сюда, на верхнюю гряду, и Лялю брали, и тетушкину пожилую камеристку, и еще служанок, которые срезали эти вот стебельки, аккуратно складывая их в корзины, чтобы после спустить вниз. И уже дома из стебельков связывали веники, отправляя их сушиться на чердак, а как высохнут, так и собирали букеты.
— Просто подумайте, хотите ли вы заниматься чем-то подобным, — Демьян опустился на землю рядом. Как-то… слишком уж близко.
И одновременно чересчур далеко.
Василиса и не представляла, что такое возможно.
— Если хотите, то… княжна показалась мне разумным человеком. Возможно, чрезмерно напористым, но если вы скажете, что это ваш дом, спорить она не станет.
Нет, не станет.
И даже если обидится на этакое, а она обязательно обидится, потому как сама Василиса определенно обиделась бы, то виду не подаст.
— У нее получится лучше, — сказала она, подумав. — Она точно знает, что делать, чтобы дом был… идеальным. Только…
— Это будет не ваш идеал?
— Именно, — Василиса обрадовалась, сколь точно удалось ему сказать. — Не мой.
— Тогда скажите ей.
— Что не хочу ее помощи?
— Почему? — Демьян щурился, и теперь было видно, что он совсем даже не молод. Не стар, конечно, но и не молод. И еще его определенно нельзя назвать красивым.
И Василиса даже не могла бы сказать, что это новое лицо так уж отличается от старого. То есть, отличается, конечно, но в чем именно, она понять неспособна. И главное, что ей на самом-то деле совершенно безразлично, новое это лицо или прежнее.
Главное, Василисе рядом с этим человеком спокойно.
— Помощи как раз просить не стыдно. Только трудно. Но… помощь — это одно, а делать за кого-то — совсем другое. Просто поймите, чего нужно именно вам.
Если бы…
— Спасибо. Кажется, вы вновь меня спасаете.
— Отдаю долг.
И когда он вот так смотрит, то в голову лезут совершенно неправильные мысли, недостойные женщины взрослой разумной и сдержанной.
Закричал сокол.
И Василиса вздрогнула. А потом ее поцеловали и… и не было дождя и купола, и солнце с небес глядело на них, таких бестолковых смешных людей.
Окутывало жаром.
И одуряюще пахла лаванда. А где-то далеко стрекотали кузнечики… и это тоже имело значение.
По небу плыли облака.
Белые.
Куделькастые. Как будто мелких пуделей погулять выпустили.
— Смотри, вон то, — Василиса подняла руку и указала пальцем на длинное облако. — На крокодила похоже. Ты видел когда-нибудь крокодила?
— Видел.
— Живого?
Они лежали на сухой траве, на старой куртке, от которой пахло табаком и еще дегтярным мылом, хотя Демьян совершенно не представлял, откуда мог взяться этот вот запах. Лежали и разглядывали небо, и облака, и еще тени птиц, что порой мелькали меж облаков и даже выше.
— Живого.
— А где?
— В Москве. Там есть ныне зоосад. И животных много.
— Не бывала, — с легкой печалью произнесла Василиса. — В Москве. И в зоосаду тоже. А крокодилов видела. В Египте их много. И огромные… и еще верблюды. Ты бы знал, как от них воняет! Матушка моя говорила, что это с непривычки, что если бы я решила остаться, я бы привыкла и перестала замечать, что вонь эту, что… остальное.
Она перевернулась на живот и одернула жакет.
— Это странно, да?
— Что?
— Все, — сказала Василиса.
— Пожалуй, — согласился Демьян. И вправду странно, лежать и разглядывать небо. Искать в облаках зайцев или крокодилов вот, как будто ему, Демьяну, снова лет восемь, а то и меньше. Слушать кузнечиков.
Разговаривать… ни о чем.
И пытаться остановить это вот мгновенье странного полудетского счастья, не знающего ни условий, ни условностей, но такого всеобъемлющего.
Хрупкого.
— Нос сгорит, — Василиса коснулась этого носа. — Уже сгорел. У тебя кожа светлая, тебе беречься надо.
— Я берегусь. Обычно.