Сейчас все было необычно.

И место.

И женщина эта невозможная, которая была рядом, руку протяни, и все ж несоизмеримо далеко, слишком далеко, чтобы можно было думать о большем, нежели несколько поцелуев. Не говоря уже о том, чтобы позволить себе это большее…

— А я солнце люблю, — Василиса села и обняла себя за ноги. Брюки обтянули эти ноги слишком уж плотно, и мысли стали… неправильными. Запрокинув голову, она подставила лицо солнечным лучам. И вдохнула раскаленный воздух.

Съехавшая с плеча коса ее упала, коснулась земли, и Демьян, дотянувшись, снял с нее мятый цветок, что запутался в волосах.

— И еще… теперь я, кажется, знаю, каким должен быть дом.

— И каким?

— Солнечным.

Надо было вставать.

И возвращаться.

К конюшням и Вещерскому, который с каждым часом делался все более мрачен. К задумчивому Ладиславу и Никанору Бальтазаровичу, что являлся ежедневно, но в конюшню заглядывать не спешил. Он присаживался на складной стульчик, который приносил с собою, ставил меж ног трость и, опершись на нее, закрывал глаза.

Так и сидел.

Однако присутствие его молчаливое было своего рода разрешением, и именно тогда, по приезду целителя, ворота открывались. Хорошие ворота. Дубовые, поставленные людьми Вещерского, вот только совершенно бесполезные против тумана.

За прошедшие дни тот не стал гуще, но и не развеялся, пребывая в некоем странном равновесии. Он оживал, стоило коснуться его, и уже определенно различал людей.

Ладислав ему был мало симпатичен, и стоило некроманту ступить на пыльный полог, как туман спешно отползал, будто не желая касаться его. Вещерский… он лишь раз решился подойти вплотную к воротам, и серая пыль тотчас поднялась, закружилась столбом.

К счастью, и говорить-то ничего не пришлось. Княжич сам почуял неладное, отступил. Сказал только:

— Силу тянет…

А вот к Демьяну туман ластился.

Стоило приблизиться, и серое поле приходило в движение. Оно выталкивало на поверхность клубы той самой пыли, и катило их, гнало невидимым ветром. Туман становился плотнее. Он норовил облепить одежду, добраться до тела, и стоило прикоснуться, как рисунки на спине вспыхивали.

Сперва Демьян ощущал просто тепло, но с каждым мгновеньем оно нарастало, и спустя минуту-другую спину просто-напросто жгло.

Демьян терпел.

Сколько мог.

Вот только выходило, что мог он не так и долго.

— Надо возвращаться, да? — в темных глазах Василисы мелькнула печаль. — И мне тоже…

— Не обязательно.

— Врешь ты все. Обязательно, — она вздохнула. — Марью бросать нехорошо… да и мне бы делами заняться. И тебе.

Демьян склонил голову.

И вытащил из ее волос тончайшую веточку.

— Растрепалась?

— Самую малость если.

— Сегодня каталоги доставить должны, с Уральских конюшен. Урал далеко… и я даже не уверена, что стоит лошадей тревожить, — Василиса прикусила губу. — Подмосковье, конечно, поближе, но там конюшни небольшие, да и разводят в основном дончаков.

— А кто нужен?

— Да… и дончаков можно… говоря по правде, чем дальше, тем больше я сомневаюсь, — она смахнула пыль с высоких сапог. — Может, права Марья? И скоро в лошадях вовсе нужда отпадет? Сменятся автомобилями и… и куда их девать потом? На бойню?

Это она спросила с немалым раздражением.

И брови сдвинула прегрозно.

— Если и сменят, то весьма нескоро, — Демьян тронул пальцем стебель, на котором устроился толстый шмель, и тот поднялся в воздух. — Автомобили весьма дороги, а с учетом того, что для движения им требуется сила, то дешевле они не станут. Следовательно, позволить их смогут себе немногие, большею частью маги, которые будут сами перезаряжать накопители. Конечно, если вдруг кто-то отыщет способ заставить этакую махину работать без силы, то, возможно, нужда в лошадях и отпадет, но…

— Это будет нескоро, — эхом отозвалась Василиса. — И все равно… мне страшно.

— Отчего?

— Что не сумею. Я уже разорила конюшни… пусть невольно, пусть не зная, что они мои, просто равнодушием своим. Вот что мне стоило поинтересоваться делами, я ведь знала, как дороги они были тетушке, но…

Она махнула рукой.

— Все ошибаются.

— Не утешает.

— Верю, — Демьян встал первым, ибо понял, что еще немного, и у него просто-напросто не хватит душевных сил куда-то идти и что-то делать. Он останется навеки на лавандовом этом поле, и ее тоже оставит, и сделает что-то такое, невозможное, чтобы скрыть их обоих от внешнего мира.

Может, как в сказке, вправду утащит в камень.

— Но вам утешение ли нужно?

— Тебе, — Василиса протянутую руку приняла и оперлась. — В конце концов, странно обращаться на «вы» к человеку, с которым ты целовался.

Она произнесла это столь серьезно, что Демьян с трудом сдержал улыбку.

— Тебе, — согласился он.

— Когда… это вот… «вы»… то кажется, что с кем-то чужим говоришь… знаешь, все мои… женихи, — она обняла себя. — Ко мне обращались исключительно на «вы». И я знаю, что так правильно, что положено по этикету, и вовсе… и это знак уважения, но… я устала говорить с чужими людьми. Понимаешь?

И как ни странно, Демьян ее понял.

И ответить хотел.

Он бы нашел правильные слова, наверняка, но… пронзительный свист перекрыл и стрекот кузнечиков, и звонкую песню жаворонка. Он осадил ветер, и заставил лошадей вскинуть головы, повернуться в поисках опасности.

— Эге-ге-й! — этот конь шел широкой ровной рысью. И красуясь, выгибал шею. И был, безусловно, хорош. Могучий зверь угольной масти, без единого белого пятнышка.

Впрочем, всадница была не хуже.

— Доброго дня! — крикнула Нюся и помахала рукой с зажатым в ладони стеком. И конь шарахнулся было в сторону, но был остановлен решительнейшим образом.

И стало понятно, что в седле Нюся держится весьма даже уверенно.

— Доброго, — премрачно отозвалась Василиса и отступила, словно желая спрятаться от насмешливого Нюсиного взгляда.

А та, осадивши жеребца, поинтересовалась:

— А что это вы тут делаете?

— Кузнечиков считаем, — не слишком вежливо отозвался Демьян.

— А… и много насчитали? — Нюся спешилась и сорвала стебелек лаванды.

Понюхала.

И сунула коню.

— Другим разом лучше нумера какие снимите, как маменька делает, — сказала она. — А то… мало ли кто и чего увидит?