И вместо того, что мне действительно хотелось знать — а почему все-таки исключили? тогда в столовой он ловко оставил эту тему без ответа — я спросила другое:

— А восстановиться никак нельзя?

— Можно, — Даниэль как будто слегка выдохнул. — Просто отец считает, что восстановление я должен заслужить, и пребывание в Горках станет мне уроком.

— Но почему именно Горки? Тебе же тут нечего делать! — возмутилась я, все еще не готовая смириться с тем, что кто-то считает Даниэля Лагранжа каким-то там “недостаточно”. — Если ему так надо тебя усовершенствовать, мог бы придумать что-то от чего хотя бы польза есть.

— Горки — единственное абсолютно закрытое учебное заведение в стране. Я же пытался сбежать, помнишь?

Теперь Даниэль почему-то улыбался, глядя на меня.

— Ты знаешь, Лали, если бы отец мог посвятить все свое время мне, вполне возможно, он и не отправил бы меня сюда. Но на мое счастье, и другие неотложные дела у него имеются. А Горки после Академии — это курорт. Горный. У вас тут зимой на лыжах катаются? А на коньках?

Может быть, я конечно, мнительная, но искренность этих бодрых заверений не то чтобы была фальшивой… но горчила куда больше, чем сквозящая в предыдущих фразах боль.

— И потом не все так плохо, есть же у меня возможность ходить по магазинам и покупать конфеты одной вредной сладкоежке. Так что хватит, переставай на меня так жалостливо смотреть! Кстати…

Ладони покинули мою талию, и ей стало холодно и одиноко. И я запахнула и застегнула на пуговицы полы пиджака, пока Лагранж рылся в кармане штанов. А потом он взял мою руку, раскрыл ее и разжал над ней свой кулак.

Согретая теплом тела серебряная цепочка выскользнула змейкой и свернулась клубком, поблескивая в лучах разноцветных шариков. А сверху эту горку украсил маленький ажурный кулон с блестками мелких драгоценных камней.

Бабочка.

— Это, в отличие от заколки, настоящее.

Я сглотнула пересохшим горлом. Перевела мучительный взгляд с подарка на дарителя, вновь погружаясь в топкое чувство неловкости.

— Спасибо, но...

— Не отказывайся, ладно? — произнес Лагранж, опередив все мои “не стоило, не надо и не хочу”. И надавил на пальцы моей раскрытой ладони, собирая их в кулак. — Не хочешь сразу носить — не носи. Но не отказывайся. Это ни к чему тебя не обязывает.

Я стиснула кулак и… порывисто обхватила Даниэля за шею, обнимая.

С горячим выдохом Лагранж стиснул меня в ответ.

Зажмурившись, я думала о том, что момент для того, чтобы решиться, выбрала все же неудачный. Теперь он подумает, что это за подарок. А это ведь не так… ну, не совсем так. И за подарок тоже — за то, что думал, искал, выбирал.

И просто.

Очень захотелось.

Еще когда он рассказал про отца.

Еще когда я увидела огоньки.

Еще когда я увидела его у статуи химеры.

И, возможно, еще даже раньше перед столовой.

Наверное, это действительно здорово, вот так вот разбежавшись, весело прыгнуть в объятия парню, который нравится.

И…

Я разжала руки, отстранилась и осторожно, сама не веря, что это делаю, коснулась губами теплой щеки.

Тут же почувствовала себя идиоткой и попыталась снова спрятать лицо у Лагранжа за спиной, но он не позволил — отклонился назад, отстраняя меня, улыбнулся.

И наверное, подумал что-то вроде “Да, Хэмптон, с тобой каши не сваришь, все приходится делать самому…”

Съеденная им конфета была с вишневым ликером.

А поцелуй был снова другим.

Не легким и нежным как в первый раз. Не обжигающе жарким как во второй.

А долгим, тягучим, сладким.

Смакующим.

Никогда бы не подумала, что с одним и тем же человеком можно так по-разному целоваться.

А потом Даниэль откинулся назад, на подушки, и как-то так получилось, что теперь мы полулежали в обнимку, моя голова — на его плече, глядя на мерцающие огоньки и синий квадрат неба в сломанном люке.

— Расскажи мне что-нибудь, — попросила я.

— Что?

Что-нибудь про тебя, что мне не придется вытягивать клещами.

— Не знаю. Твоя любимая игрушка в возрасте от пяти до десяти?

— О! — оживился Лагранж. — А с этим кстати есть довольно забавная история. Мне было шесть, вроде… да, шесть. И была у меня деревянная лошадь. Не та, которая качалка, а голова на палке, ну ты знаешь. И…

Я цедила улыбку ему в футболку и слушала. Сначала про лошадку, потом про паровоз, потом слово за слово рассказывала про наш с отцом поход на яхте, когда мы попали в шторм, а потом случайно выяснилось, что мы оказывается были на премьере одной и той же оперы пять лет назад, куда нас обоих затащили для приобщения к прекрасному.

А потом я закрыла глаза.

На минуточку.

На минуточку!!!

На минуточку, чтоб его!!!

Я как всегда проснулась еще до колокола.

Проснулась и ничего не поняла.

Слишком темно и подушка какая-то жесткая, и…

...не подушка это вовсе, а Лагранж.

Мы лежали в обнимку, накрытые вторым покрывалом. Огоньков уже не было, а рассвет еще не успел толком забраться в чердачный люк.

Я уснула. Я уснула прямо тут! А этот коварный тип, вместо того, чтобы меня разбудить, накрыл нас покрывалом и задрыхся сам!

С трудом выпутавшись из тяжелых объятий, я рывком села и покрутила головой, пытаясь прислушаться к происходящему внизу и снаружи.

Боже! Который час? А если я все перепутала и колокол уже прозвенел? Вдруг я не услышала? Вдруг там уже полный коридор преподавателей вперемешку с воспитанниками, а мы тут! Что же делать?

— Лагранж! — я отчаянно потрясла парня за плечо.

Даниэль поморщился, что-то пробормотал неразборчивое, не открывая глаз и попытался схватить меня и утянуть обратно.

Я зашипела, извернулась, шлепнула по наглым конечностям и только тогда встрепанная светловолосая голова соизволила приподняться, сонно щуря глаза.

— Лали?..

— Ты почему меня не разбудил?!

— А должен был? — Он мотнул головой, протер глаза, а потом сел и с хрустом потянулся, и оставалось только порадоваться, что в это совместное пробуждение верхняя одежда на нем все же имелась. Бедные, бедные мои девичьи нервы…

Так. Стоп. Не отвлекайся!

— Да, должен был!

— Ну откуда мне было знать, что ты любишь просыпаться еще до подъема?