– Мама ему не нравилась? – изумилась Лариса. – Не может быть!

– Да не мама, – отец поморщился, – он с ней и познакомиться-то толком не захотел. Вбил себе в голову, что не нужно мне жениться, и никого не слушал! Я, конечно, тогда с ним решительно говорил, отпор, в общем, дал. А он и заявил, что, пока я живу в его квартире, должен ему подчиняться.

Короче, разругались мы вдрызг, он и говорит: сделаешь по-своему – вали на все четыре стороны, нет у меня сына! Мать ни словом, ни взглядом никогда ему не перечила, только твердила: слушайся отца, сынок, он тебе плохого не желает.

У меня тоже характер имелся. У тебя, говорю, сына нет, а у меня – отца! И ушел в чем есть, дверью хлопнул. До диплома в общежитии поселился, потом мы с твоей мамой поженились. Как раз самые голодные годы начались. Ты родилась на съемной квартире, потом теща нам комнату в коммуналке выменяла. С этого и начинали.

А отец так с тех пор и не проявился. Всем знакомым и родственникам запретил обо мне даже слово сказать. Как будто у него не сын, а убийца, уголовник последний!

О том, что мать умерла, узнал от случайных людей через несколько месяцев. Вот так вот.

Отец вздохнул и понурил голову. Лариса уж и не рада была, что завела этот разговор. Тем более что ничего существенного по ее делу не узнала.

Откуда у ее тетки взялись эти древние наконечники для стрел? Для чего она их хранила? И самое главное: отчего именно сейчас они возникли из небытия? Могли ведь спокойно лежать себе в тайнике, если бы Антонина с доченькой не превратили жизнь Ларисы в ад и она не решилась переехать в ту квартиру.

Лариса вспомнила свой сон, где девочка в старинном платье с рюшами, так похожая на нее, указала ей, как открыть шкатулку. Что бы это значило?

Тут в кухню вошла Антонина, и Лариса не сумела совладать со своим лицом. Выглядела Антонина ужасно, как говорится, краше в гроб кладут. Она жутко похудела, засаленный домашний халат висел на ней как на вешалке, волосы были растрепаны и вообще давно просились к парикмахеру. Под глазами у Антонины залегли черные круги, углы губ скорбно опустились. Она равнодушно посмотрела на Ларису, не ответив на ее робкое приветствие, и бросила в раковину тарелку с остатками какой-то еды. Сильная струя воды попала на ложку и окатила Антонину. Она чертыхнулась, выключила воду и ушла, шлепая разношенными тапками.

Отец в ответ на Ларисин взгляд только махнул рукой и отвернулся. Она поняла, что пора уходить.

Дверь в бывшую Ларисину комнату была открыта, и Лариса увидела Викторию. Ну да, все правильно, это же теперь ее комната. Но, боже мой, что это с ней? Девчонка и раньше не блистала красотой, а теперь-то на диване развалился сущий монстр.

Если Антонина ужасно похудела, то ее дочь, наоборот, разнесло страшно, едва не весь диван заняла. Жидкие сальные волосы свисали вдоль щек, глаза смотрели перед собой абсолютно без выражения, из полуоткрытого рта стекала струйка слюны. На груди была повязана салфетка, заляпанная кашей.

Антонина вытерла слюну и попыталась закрыть дочери рот.

– Ва-ва… – сказала Витька, – ва-ва-ва…

– И так все время, – отец тихонько скрипнул зубами, – никакого прогресса.

– Да что с ней такое? – изумилась Лариса.

– Никто не знает. Диагноз поставить – и то не могут.

Витька вдруг подняла голову и уставилась на Ларису. В глазах ее зажегся странный темный огонь.

– Ты! – Она подняла руку. – Ты! – Рука тут же безвольно опустилась.

Виктория забормотала что-то очень тихо и неразборчиво. Лариса невольно сделала шаг в комнату, прислушалась и поняла, что девчонка говорит на непонятном языке. Потом она снова подняла руку и одним движением нарисовала в воздухе силуэт человека. Человек был весь заостренный. Как бритва.

Осознав это, Лариса вздрогнула.

– Омела! – произнесла Витька четко, и тут же голова ее упала на грудь, и глаза закрылись.

Отец осторожно потянул Ларису из комнаты.

– К психиатру ее надо, – сказала она.

– Водили уже! – отмахнулся отец. – И домой вызывали. Никто не помог. Если у тебя есть хороший, скажи.

– Поспрашиваю, – согласилась Лариса и подумала, что наверняка среди врачей найдется хоть один, кто любит антикварную мебель. В таком случае Владимира Михайловича он не минует.

Но откуда Витька знает насчет омелы? Ох, не обошлось, видно, без этих злодеев, которые охотятся за наконечниками для стрел.

Едва по улице мимо постоялого двора прошли, стуча колотушками, ночные стражники, как под окном комнаты, где ночевали слуги приезжего джентльмена, пропела малиновка.

Необычная песня для такого позднего времени! Ночью куда привычнее уханье совы!

Однако слуг эта славная песенка ничуть не удивила. Один из них спал очень чутко, он проснулся, едва услышал негромкую птичью песенку, и тут же растолкал своих товарищей.

Все поднялись, стараясь не поднимать шума, и быстро собрались в путь. На сборы у них ушло совсем немного времени, благо спали они не раздеваясь.

Когда все были готовы, старший среди слуг подошел не к двери, как всякий порядочный человек, а к окну. Он поднял раму и придержал ее, пока остальные слуги один за другим выскользнули через это окно на гостиничный двор, затем и сам последовал за ними, после чего опустил раму, стараясь не поднять шума.

Выйдя во двор таким необычным способом, старший слуга огляделся и просвистел, не очень умело подражая песенке малиновки. Тут же из тени возле стены дома вышел человек в дорожном плаще. Это был тот самый драчливый молодец, который устроил потасовку за ужином и обменялся потом с приезжим джентри весьма странными репликами.

В то же самое время хлопнуло еще одно окно и во двор выскочил упомянутый джентльмен.

– Все ли готово? – спросил он у драчуна.

– Все, – отвечал тот вполголоса. – Все, как мы договаривались. Я загодя вывел лошадей из конюшни и обвязал им копыта тряпками, чтобы они не шумели.

Он махнул рукой и пошел к воротам гостиницы, где их действительно поджидали несколько лошадей, а также служанка Дженни. «Драчун» дал девушке несколько пенсов, и та отперла перед ними ворота, пообещав впустить снова перед рассветом.

Выбравшись с постоялого двора, всадники в молчании проехали через город. Возле городских ворот их ждал стражник, которому тоже дали несколько монет, чтобы он выпустил кавалькаду из города в неурочное время.

За воротами всадники поехали быстрее.

Им больше не было нужды соблюдать тишину, однако они по-прежнему молчали – возможно, оттого, что не выспались и еще дремали в седле, а возможно, оттого, что их волновала эта лунная ночь и то дело, которое им предстояло.

А ночь действительно была лунная. Мертвенный свет ночного светила заливал луга и леса, окружающие город, придавая им странный, фантастический вид.