– Сорок восемь часов и ни минутой больше, – отсекает она. Ее тон подобен звуку щелкающего поводка дрессировщика.

Мои руки на столе сжимаются в кулаки, но их не видно.

– Хорошо.

Еще немного полюбезничав, мы разъединяемся, и я закрываю ноутбук. Затем перевариваю все в тишине. Генри помалкивает.

– Итак… что новенького?

И я даю ему оплеуху. Так сильно, что ее звук отскакивает от стен. Он тянется к тому месту, куда я ударил.

– Что, черт возьми, ты творишь?

Он тычет в меня локтем. И я ударяю его в ухо. А потом я понимаю, что мы катаемся по полу, материмся и избиваем друг друга.

– Испорченный маленький мерзавец!

– Жалкий ублюдок!

В какой-то момент во время драки к нам заглядывает Логан.

– У нас все в порядке.

Логан выходит и закрывает дверь.

В конце концов мы объявляем ничью. Оба слишком вымотались, чтобы продолжать, поэтому сидим на полу, опираясь спинами о стену, и тяжело дышим.

Генри дотрагивается до губы, из которой сочится кровь.

– Ты злишься?

– Да, Генри, я злюсь. Я планировал остаться здесь, в Нью-Йорке, на все лето. С Оливией. Благодаря твоим трюкам, теперь я не могу этого сделать.

Он выглядит смущенным.

– Ты вроде сказал, что она несовершеннолетняя?

И я молюсь о терпении.

– Это Элли. Оливия – брюнетка.

– Оу. – Я чувствую его взгляд на себе. – Тогда она тебе действительно нравится.

– Да, – соглашаюсь я, мой голос жесткий и грубый. – Нравится. И когда мы уедем, я никогда больше ее не увижу.

– Почему?

И только после этого я вспоминаю, как долго его не было. Как много он не знает.

Я смотрю на своего младшего брата, на его лицо… Он кажется на самом деле уставшим.

– Многое произошло. Я завтра тебе все объясню, после того как ты выспишься.

Я поднимаюсь, отряхиваю штаны и поправляю воротник.

– Я поеду к Оливии. Скоро вернусь.

Как только я добираюсь до двери, Генри меня окликает. Я поворачиваюсь.

– Прости меня, Николас. Мне жаль, что я разрушил твои планы.

Браслеты на моей руке, кажется, сжимаются сильнее.

Я иду обратно к нему и наклоняюсь. Засучиваю рукав рубашки, снимаю серебряный браслет и опускаю его в ладонь брата. Глаза Генри затуманиваются, когда он смотрит на него.

– Ты сохранил его для меня.

– Разумеется. – Я прижимаюсь своим лбом к его. – Хорошо, что ты вернулся, Генри. Теперь ведь все будет хорошо, да?

– Да.

* * *

У «Амелии» я оказываюсь на восходе. Снова. Небо розово-серое, и я знаю, что на центральном входе висит табличка «ЗАКРЫТО». Я прохожу через безупречно чистую кухню, следуя звуку приятной музыки, доносящейся из обеденной зоны.

Затем скрещиваю руки на груди, прислонившись к открытой двери, и наслаждаюсь шоу.

Долли Партон и Кенни Роджерс поют из телевизора песню об острове, а Оливия подметает пол веником, не подозревая о моем присутствии.

Не просто подметает, она пританцовывает.

Трясет попкой, вертит бедрами, сгибает колени – великолепный танец. Периодически она опускается или поднимается, держа метлу, словно это шест или микрофон.

Боже, она прекрасна.

Мои губы растягиваются в улыбке, а член наливается кровью.

Молча я подбираюсь к ней сзади и обнимаю за талию, отчего она вскрикивает и роняет метлу. Оливия поворачивается в моих объятиях и прижимается ко мне всем теплом.

– Из меня будет лучший партнер, чем из метлы.

Она выгибается бедрами и трется о мой стояк.

– И более одаренный. – Оливия тянется для сладкого поцелуя. – Как Генри?

Я глажу ее волосы, чувствуя, как внутри меня разрастается дыра. Бесплодная, болезненная пустота – отголосок того, как я чувствовал себя, когда мне сообщили, что мама умерла.

– Я должен уехать, Оливия. Мы возвращаемся домой.

Она перестает танцевать, лишь крепче обнимает меня и сжимает губы в грустный маленький бутон.

– Когда? – мягко спрашивает она.

– Через два дня.

Она скользит взглядом по моим глазам, губам, подбородку, словно пытается запомнить мой образ. Потом опускает голову и прижимается щекой к моей груди, прямо над моим сердцем.

Долли и Кенни поют о том, как уплывают вместе… в другой мир.

– Так скоро?

Я прижимаю ее ближе.

– Да.

Мы начинаем раскачиваться под музыку, и вдруг я резко говорю:

– Поехали со мной?

Оливия вскидывает подбородок.

– Что?

Чем больше я думаю, тем сильнее мне нравится эта идея.

– Проведи лето в Весско вместе со мной. Ты можешь остановиться во дворце.

– Во дворце?

– Я обо всем позабочусь. Я покажу тебе город – он прекрасен, особенно ночью. У тебя захватит дух. И я отвезу тебя к морю, мы будем плавать голыми, отморозив свои задницы.

Она смеется, и я смеюсь с ней.

– Это будет приключением, Оливия. – Я провожу большим пальцем по ее щеке. – Я еще не готов закончить все это. А ты?

Она прижимается к моей руке.

– Не готова.

– Тогда скажи «да». Поехали со мной!

Плевать на последствия.

В ее глазах светится надежда, а щеки краснеют от волнения.

Она обнимает меня сильнее, но отвечает:

– Николас… я… я не могу.

Оливия

Это не тот ответ, который он ожидал. И не тот ответ, который я хочу дать. Но это единственный вариант.

Он держит меня грубо, почти отчаянно.

– Я хочу этого, Николас. Боже, как я этого хочу. Но я просто не могу уехать.

Из кухни доносится грохот – резкий звон металлических кастрюль, ударяющихся о пол. А потом моя младшая сестра буквально вваливается в комнату.

– Нет, ты можешь!

– Элли, что ты делаешь?

Она берет себя в руки.

– Подслушиваю. Но главное не это! Ты поедешь в чертов Весско, Лив! На все лето! Во дворец! – Она кружится в воображаемом бальном платье. – Это единственный в жизни шанс там побывать, и ты его не упустишь. Не из-за меня, папы или этого места. Ни в коем случае.