— Дело, дело! — подтвердили товарищи. — Ладно сказано, Магистр!

— Каждому известно, что слово нашего временного командира — то же, что дело, — заключил один ефрейтор.

— Что касается меня, то я люблю майора, с которого надо было бы начать потеху, — проговорил, заикаясь, горький пьяница, в шестой раз зачерпнув пиво большою каскою. — Он слывёт первым молодцом во всей армии по части бутылки. Ему мы обязаны этим пивом, которое пенится... пенится, как мыло; а то нечем было бы и промочить горло сторожам этих монашек.

— Ура майору! — закричали в один голос все пьяницы почтенного собрания.

— Постойте, — вмешался в свою очередь человек маленького роста, с желчным цветом лица, на шляпе которого потерянная кокарда заменена была трефовым тузом, — поручик стоит своего товарища. Не он ли предложил майору, когда тот платил за наше пиво, сыграть партию на выданные им деньги? Пусть я провалюсь в тартарары, если я не всегда на стороне влюблённых в пиковую даму, а этот молодец слывёт во всём войске за страстного её обожателя!

— Ура поручику! — закричали дружно все отчаянные игроки, из которых добрая половина принимала участие и в хоре пьяниц.

Итак группа разбойников совершенно отступилась от мысли предпринять что-нибудь против своих временных начальников и те же причины, которые остановили их, сдерживали в повиновении и все четыре роты.

Однако трое из этих неисправимых негодяев не теряли ещё надежды чем-нибудь вызвать безумную вспышку, чтобы половить рыбку в мутной воде.

— Дело решённое, — хитро завёл речь Бесстрашный, — ура командирам, которые убили бы нас, как собак, при малейшем ослушании! Но нам приказано только не впускать никого к канониссам...

— А если они сами откажутся выйти? — договорил Ломи-Железо.

— А если другие какие-нибудь девушки попадутся к нам в руки? — прибавил Пыл.

— Разве не были бы они нашей добычею по всей справедливости, сержант? Я полагаюсь на ваш суд, — заключил Бесстрашный. — Ваше решение всегда для нас будет стоять выше, чем воля этих чужих офицеров.

Тщеславный сержант увлёкся лестью.

— Отъявленный ты мошенник, сердечко моё, — сказал он, поводя своими большими выпуклыми, как у рака, глазами, — тем хуже для голубки, если попалась в гнездо коршуна. Но это всё пустые мечты; нивелльские девушки знают, что мы в городе, и запёрлись в своих домах, как канониссы в своём монастыре.

Неожиданное обстоятельство прекратило эту назидательную беседу.

а том конце улицы, который примыкал к центру города, вдруг появилась группа солдат; их было человек пятнадцать, они бежали с криками и бешено размахивали руками. Между тем с противоположной стороны, то есть от городских ворот, послышался сначала слабо, но постепенно яснее и громче, стук ехавшего экипажа.

Караул, который сторожил вместе с монастырём и городские ворота, составлен был, как мы уже сказали, из людей самых надёжных из всех четырёх рот, а читатель видел, как сильно искушала их страсть к грабежу, к пьянству и к насилию.

Небольшой отряд этих отчаянных негодяев взимал контрибуцию с водочного заводчика. При переносе бочонков два были нечаянно разбиты. Не дать водке пропасть даром не могло быть запрещено, и потому оба бочонка вмиг были осушены через образовавшиеся щели. Выпив такое количество водки, люди эти, конечно, забыли дисциплину, забыли обещание великодушного полковника и его неумолимую строгость; ими овладела одна мысль: ворваться в монастырь канонисс для грабежа и насилия.

Пьяная толпа прибежала к аббатству с бешеными криками и с неистовым остервенением. При этом шуме майор и поручик бросили игру, выскочили на улицу и стали во главе караула, поставив его в боевой порядок.

— Назад, мерзавцы, или мы станем в вас стрелять! — закричал старший из офицеров.

Но остановить порыв обезумевшей толпы было уже невозможно. Она бросилась, как лавина, на караул, который оказал лишь слабый отпор, несмотря на команду: «Вперёд!» Вследствие чего завязалась продолжительная борьба без особого кровопролития; только несколько носов пострадало от ударов кулака, и то их наносили майор и поручик, попавшие в центр нескончаемой и скорее шуточной схватки. Оба очень были бы склонны наказать буйных ослушников ударами шпаги, но не могли этого исполнить из опасения убить нечаянно одного из своих солдат; последние как будто с намерением защищали своих противников от ударов офицеров, прикрывая бунтарей своим телом, как щитом во время борьбы с ними.

Караул был многочисленнее напавших на него солдат и легко мог с ними справиться; наносить же вред своим товарищам эти люди не хотели, а только сдерживали пьяную толпу, пока ей не надоест бороться и они волею-неволею отступятся от своего намерения.

К тому же не весь пост принимал участие в свалке. Пять или шесть человек бросились на встречу к экипажу, о котором мы упоминали выше. По фонарям они сразу смекнули, что это не простая телега, каких проехало с десяток, с тех пор как они караулили городские ворота, и вид богатой кареты сильно возбудил жадность грабителей; их подстрекала надежда воспользоваться доброю поживою, пока товарищи и начальники заняты другим делом.

— Стой! — закричал Ломи-Железо кучеру, который уже с беспокойством смотрел на странную схватку каких-то оборванцев в ста шагах перед лошадьми.

Оробевший бедняга не успел опомниться, как получил по голове сильный удар эфесом сабли и полетел с козел. Карета разом остановилась. Бесстрашный скорее выломил, чем отворил дверцу, а Пыл просунул в неё растопыренную пятерню наудачу, так как в карете было темно. Он схватил в потёмках холодную руку, сильно дёрнул её и на мостовую упал на колени худощавый старик, белые волосы которого покрыли лицо.

— Негодяи! — закричал молодой и звучный голос изнутри кареты.

И не касаясь подножки, женщина выпрыгнула на землю и с изумительною силою оттолкнула разбойника, который схватил старика за горло.

— Чёрт побери! Какая красотка! — вскричал подошедший Ломи-Железо, который только что обрезал постромки.

— Какая сильная у неё рука! — проворчат Пыл, потирая себе живот.

— Женщина! Женщина! — повторял Бесстрашный с выражением отвратительной похоти, стоя, как прикованный на месте, со сверкающими глазами.

Молодая девушка в один миг успела поднять своего престарелого спутника.

— Вы не ранены, Норбер, мой добрый отец?

Старик, ещё оглушённый падением, не отвечал. Его безжизненный, мутный взор блуждал по лицам обступивших их разбойников, свет одного из фонарей падал прямо на Валентину и ярко освещал её прекрасное и гордое лицо, окружённое волнистым золотым сиянием; луч света ласкал грациозные очертания её белой шеи, прелестных плеч и бюста, достойных прекраснейших древних статуй.