– Что это? – Наверное, Михаил никогда в жизни не выглядел таким растерянным. – От кого?

– От него же, – сардонически усмехнулся Всеволод. – Это, – он кивнул на письмо, – первый звонок. Тот, что ты слышал сейчас – второй…

– А третий? – Михаил, даже не ознакомившись с письмом, главное уже понял. Губы его сжались, и по щекам прокатились желваки.

– А третий, скорее всего, прозвучит громче двух прежних, – не отрывая взгляда от своего отражения, сказал Грачёв.

Он вспомнил, что мама Лара говорила, когда завешивала зеркала после гибели отца – душа не видит себя в зеркале. Она по привычке может глянуть туда, увидеть пустоту и испугаться. Потому и набрасывают на зеркала чёрные тряпки, хотя многие даже не знают, почему именно. Интересно, долго ли ему осталось видеть себя в трельяже, в оконном стекле, на поверхности воды? Может быть, всего три дня?

– Когда это будет? – Михаил, быстро прочитав письмо, тяжело, давяще взглянул на брата. – И, позволь узнать. Что же ты молчал, брательник?

– Что бы ты сделал, интересно? – пожал плечами Всеволод. – Вот, говорю сейчас. Время ещё есть, потому что развязка, судя по всему, наступит вечером тридцатого числа…

Светлана больше всего боялась, что в их квартире отключат батареи, как уже случилось во многих домах. Женщины в очередях рассказывали, что от холода прорвало трубы, и в их блочных домах теперь по утрам иней на стенах. У Ружецких пока ещё батареи теплились, но приходилось ходить в свитере, рейтузах и валенках, точно так же одевать сына-второклассника. Кроме того, Светлана каждый день поила Богдана чаем в малиной и заставляла его есть чеснок.

Двадцать девятого января, во вторник, Ружецкий вернулся домой в семь часов – по своим меркам достаточно рано. Жена гремела посудой на кухне и одновременно орала на сына, который тоже в долгу не оставался. Он бурчал что-то из своей маленькой комнатки, приглаживая тёмную чёлку массажной щёткой матери. Его форменная курточка была в пыли, и ни он сам, ни Светлана не удосужились почистить одежду. На коленях обвисали «пузыри» – брюки ребёнку не отпаривали с прошлой недели.

– Пап, привет! – Богдан подбежал к Михаилу, которого увидел впервые после возвращения из Москвы. Им ещё ни разу не удалось встретиться, и теперь парень весь светился от радости. – Ты сегодня рано пришёл, здорово! А я на продлёнке был весь день…

– Опять дрался? – Ружецкий снял дублёнку и поймал сына за рваный рукав. – Ты что, никак без этого не можешь? Вторую куртку за сезон в клочья изодрал. Не напасёшься на тебя. Светка! – Михаил взял сына за ворот. – У тебя что, семеро по лавкам? С одним ребёнком справиться не можешь?

Он увидел на полу у ящика для обуви Богдашкин ранец с оторванной лямкой и подумал, что придётся сегодня его чинить – в который уже раз. Из-под крышки высовывался уголок дневника со здоровенной кляксой на обложке. Когда Михаил, вернувшись из командировки, подписывал дневник сына, кляксы ещё не было.

– Жеребцов мне из ручки на дневник брызнул, – объяснил мальчишка. – Ну, я ему и дал ранцем по черепу, чтоб отстал…

– Не успел в квартиру войти, сразу скандал! – Светлана опять чем-то грохнула на кухне и чертыхнулась. – Опять в заводку меня вгоняешь?

Когда Ружецкий заглянул туда, жена ползала по полу, подбирая осколки глубокой тарелки. Вторая такая же стояла на самом краю стола.

– Я спрашиваю, почему твой сын похож на бомжа, – так же неприветливо отозвался Ружецкий. – И посуду побереги – ничего в магазинах нету. – Он переставил тарелку в центр стола. – И чего я жрать теперь буду?

Света встала с колен и со звоном высыпала осколки в мусорное ведро.

– А чем тебе глиняная салатница плоха? Туда ещё больше влезет – как раз. А то всё время добавки просишь. – Она чуть не плакала от обиды и кусала губы. – Вот ведь жизнь проклятая – на улице околеваешь от холода, транспорт почти не ходит. А домой придёшь – пожалуйста, учительница звонит…

– Опять? – Михаил взял сына за плечи и развернул к себе. – Что натворили?

– Из классного журнала страницу вырвали, – ядовито усмехнулась Светлана. – Расскажи всё папке, сынок, чтобы знал. Пусть выпорет тебя хоть раз для порядка, а то слов ты не понимаешь.

– Как вырвали? – не понял Ружецкий. – Не мычи, говори толком! – прикрикнул он на сына. – Где бы помогать родителям по дому, одежду беречь, учиться нормально, так ты фиг знает чем занимаешься. Как драться, так ты большой, а как пол подмести – сразу маленький…

Михаилу до смерти не хотелось заниматься школьными проблемами сына, потому что в «дипломате» он принёс материалы по делу Бориса Кулакова, с которым удалось сегодня побеседовать. Шеф скупщиков денежных купюр рассказал много интересного, оставил свои автографы на протоколе. И теперь Михаил хотел, не спеша, ещё раз перечитать свои записи. Ему удалось в метро пролистать несколько страниц, и из прочитанных второпях строчек стало ясно главное.

Картина вырисовывалась следующая – те, кому нужно было сменять деньги, обращались к Борису и его патрону – городскому депутату Воронову. Между прочим, последнего сегодня тоже удалось застать на рабочем месте, но, в отличие от своего подельника, он не пожелал давать показания. Сославшись на депутатскую неприкосновенность, Воронов куда-то срочно убежал, сдав с потрохами Вениамина Баринова и фактически свалив на него ответственность за незаконный обмен денег. Он понял, что уже не сможет чинить препятствия следствию и выгораживать безнадёжно засвеченного банкира – органы нанести удар первыми.

Ружецкий вспоминал трясущийся толстый подбородок борца за народное счастье и понимал, что тот задаром лапки не сложит. Начнёт, конечно, писать в газеты, давать интервью, орать о клевете и сталинских репрессиях, но это вряд ли уже что-то изменит. Слишком много ключевых игроков дали, независимо друг от друга, ценные показания, которые вряд ли можно было опровергнуть – даже при огромном желании.

– Он двойку по математике получил, а потом решил страницу вырвать, – объяснила Светлана. – К контрольной вовремя не подготовился. И так еле-еле учится, четвёрки для меня уже как праздник…

Жена сжимала под грудью тонкие, распаренные руки с длинными серебристыми ногтями. Михаил задержался на них взглядом и подумал, что Светка до сих пор, как девчонка, даже ещё больше похудела. Ладони у неё узкие, хоть и шершавые от домашней работы. Массивное обручальное кольцо вроде бы и не к месту, да и велико стало.

Когда регистрировались в апреле восемьдесят первого, Светка была куда здоровее. Надо бы к врачу её послать – не к добру всё это. Вон, у Андрея Озирского жена тоже таять стала после вторых родов. А потом, оказалось, что у неё злокачественный диабет. И схоронили Ленку прошлым летом. Грудная девчонка осталась без матери, да и пятилетнего пацана тоже жалко…

– Их в раздевалке нянечка поймала, когда страницу из журнала выдирали, – продолжала жаловаться Светлана. – Опять в школу зовут, уже на эту субботу. Может, сходишь, а? Мне уже надоело – мартышкин труд.