Кулаков замолчал, потёр свитер над сердцем, и несколько мгновений ловил ртом воздух. Потом, немного успокоившись, продолжил.

– Все мы, вместе взятые, ему в подмётки не годимся. Простоватые ребята – замели нас когда-то, дела сшили. Теперь милиция всё про нас знает. И про Дмитрия в том числе, – заметил Кулаков. – Может, сам он и не полез бы на рожон, да Иващуга заставил. С Проводником спорить не решился бы даже его славный дядя, Веталь Холодаев. Есть «отмороженные», которых вся «братва» боится. Вот, Иващуга как раз такой и есть…

Кулаков смотрел в окно, которое выходило в сторону кладбища. По одноколейке простучала колёсами электричка, идущая в сторону Сестрорецка; её окна были белыми, заледеневшими. Со стороны Серафимовского, опираясь на палку, то ли дело останавливаясь, ковыляла старуха в тулупе и валенках с галошами. Она хрипела и кашляла так громко, что слышно было даже здесь, в квартире.

– Хорошо, что мы с вами встретились, – ещё раз отметил Борис Ананьевич. – И я постараюсь облегчить ваш труд. Насчёт Проводника – первое вам предупреждение. Я не стану говорить о возможных покушениях – хотя бы потому, что вы не испугаетесь. Я, в отличие от многих наших пацанов, с уважением отношусь к кадрам из Шестого управления. А также – к гебистам, которые занимаются чёрной работой, а не молотят языками. – Кулаков задумался, постукивая сжатым кулаком по столешнице. Потом поднял глаза – голубые, чистые, прозрачные. – Нет, обычное покушение – ещё не самое плохое…

– Что же тогда? – Ружецкий отпил немного кофе. Хозяин сервировал стол ещё до их прихода, и между делом принёс с кухни горячий кофейник. Орехи и печенье горками лежали в разноцветных вазочках.

– Тогда? – Кулакова, похоже, не интересовало, записывается ли их беседа на диктофон. – Пусть я – аферист, вор и жулик, успел зону потоптать и прочими подвигами себя опозорить. Смолчал бы сейчас – и поимел бы потом не только дачу на Карельском перешейке, а много что ещё. Народ застрёман, кругом – всеобщий психоз, и умные люди быстро делают себе состояния. Даже те, кто в КПСС строил карьеру, сейчас отрекаются, как апостол Пётр. Мне на главного нашего бунтаря, тёзку моего, смотреть очень забавно. И на других помельче, тоже. Сколько же у нас, оказывается, диссидентов было! Только мы про них ничего не знали. Они, родимые, скрывали свои демократические устремления и берегли себя для славных дел! А публика ушами хлопает, верит в это фуфло, на площадях орёт. И даже слушать не хочет, что дело совсем не в свободе, не в демократии. А в том, что пираньи эти голодные до кресел, до корыта дорваться хотят; и многие уже дорвались. Таких вот купюр много было зарыто по тайникам, потому что вложить было некуда. Так и сгинули денежки бесславно. Но те, кто в золото, в камешки, в валюту вложился – сейчас на коне. И, похоже, подгрызут эти крысы корни векового дуба… – Кулаков с хитрецой посмотрел на своих гостей. Те сидели молча и пили кофе, а в кармане у Ружецкого крутил колёсиками диктофон. – Ради того, чтобы своего добиться, эти ребята на всё пойдут. Любое препятствие сметут, не глядя, даже если это руководители страны. Ведь землица наша сказочно богата – я как геолог говорю вам! И, если прибрать к рукам эти несметные кладовые, получить их в частную собственность – даже далёким потомкам нынешних борцов за свободу хватит. Иващуга, коли доживёт, тоже своего не упустит. И мне там кусок полагается, да что-то аппетита нет. Тошнит, и всё тут! Могло ли так случиться, чтобы какой-нибудь рейхсляйтер* вовремя разочаровался в Гитлере, порвал свой партбилет, а потом возглавил новую Германию? Даже подумать невозможно! А у нас, как видите, запросто. Много у нас доверчивых – вот что плохо. Мне бы радоваться – да не выходит. Ворочается что-то в груди, скребёт, не даёт покоя…

– Совесть? – предположил Ружецкий. – Или страх?

– Одно не исключает другое, – серьёзно ответил Кулаков. – Ребята, вас ещё пожалеют, если просто убьют. Героями станете – тоже неплохо. Память – она дорогого стоит. А вот если вас кинут, как десантников в Вильнюсе? Тогда вам жизнь и вовсе не мила станет. Сначала бросят в бой, а потом скажут, что вы сами пошли. И все жертвы будут на вас списаны. А Иващуга на разные провокации мастер – за то его и ценят большие начальники, прячут от посторонних глаз, выводят из-под удара. Такой хлопец многим пригодится, когда страну делить будут. Как-то получилось, что вы на Габлая вышли, а через него – на Стеличека. И загудели струны этой грозной гитары! Задумано-то как было? Если Баринов попадётся, у него отговорка – для Кулакова менял. А я кто? Тьфу, и всё. Мелкий бес! Но Габлая погорячился малость, Фёдора прикончил, мою «шестёрку» Нечаева впутал в это дело. А кто-то увидел их у Феди в тот день, да и протянул ниточку далеко, высоко. Хорошо работаете, мусора, честь вам и слава! Теперь и про Стеличека, и про Иващугу знаете. Бывает так, что не везёт – и всё. Вот нашим боссам и не повезло сегодня. Считайте, что дело вы раскрыли. Нужно только взять их всех, и как можно скорее. Потому что Митя и Святослав тоже чесаться не станут. У них давно всё на компьютере распечатано. И им, в отличие от вас, есть, что терять. Не знаю, что он изберут для вас – гибель или позор. Тогда вся «независимая пресса» наперебой начнёт предавать вас анафеме, и это будет скверно. Ведь вы – члены КПСС?

– А как же! – Ружецкий даже поперхнулся. – Были, есть и будем.

– Что будет, того никто не знает, – заметил Кулаков. – Мы-то бывших обкомовцев свалили, дачи их между собой морским разыгрываем. А вы-то послабее их. У вас иммунитета нет – ни депутатского, ни против подлости. Вы ведь до сих пор играете по-честному, а они… – Кулаков допил свой кофе, налил себе в рюмку ром.

– Вы желаете предупредить нас о возможной провокации? – уточнил Тенгиз.

– Да, – кивнул Борис Ананьевич. – Сейчас это проще простого. Мода такая в чести – права человека. Слыхали? А Стеличек с Иващугой, как ни крути, тоже люди. И, значит, у них есть права. А ваши с ними проблемы можно представить как сведение счётов по политическим мотивам. Не знаю, что они там решат – перо всунут из-за угла или подкинут какой-нибудь труп, вынудят одного из вас применить оружие на поражение – и всё! Кончен бал. Поверят им, а не вам. А вы вылетите из органов с треском, вам будут плеваться вслед, показывать пальцами, полоскать в газетах. Не знаю, чьи нервы могут такое выдержать. Я бы точно не потянул.

– Это очень хлопотно, вам не кажется? – усомнился Дханинджия. – Или Стеличек уже свою газету имеет?

– Да не Стеличек! Он, конечно, фигура значимая, но бал вовсе не правит. Возит оружие – и ладушки. Это – его поляна. А информационные, идеологические войны – другое дело. Тут нужен человек не судимый, порядочный, с мандатом, со знанием иностранных языков. Правда, Митя тоже не тёмный пень, но реноме у него хромает. Но он попал под суд уже во время перестройки, за откровенную уголовщину. Никакой политики там и близко не было. А для полноценного наступления нужен персонаж, который если и судился, то в период застоя. На худой конец, он мог сидеть в психушке или работать в кочегарке. А уж если хоть немного политикой пахнет – вообще золотое дно! Сам Иващуга, конечно, на экран не полезет, интервью газетам давать не станет. Официально он – директор совместного предприятия, провозвестник всего нового и прогрессивного. Сидит себе спокойненько в кабинете, за компьютером, и прикидывает всякие варианты. Ну а тот, который с мандатом, всегда по его отмашке может поднять шумиху. Какую – сами увидите, когда попадёте к ним в сети. Каждый синяк на заднице преступника сам припомнят. Узнаете про себя очень много такого, о чём ещё сейчас – ни сном, ни духом… Те вояки из Псковской десантной дивизии тоже думали, что Родину защищают. А оказалось – топили в крови свободу. Вы хотите завтра Баринова взять? – неожиданно, в упор спросил Кулаков.