— Входи, дочка! — разрешила мне дама. Я прошла в узкий коридор, заметно отличавшийся от прихожей семнадцатой квартиры. В отличие от соседней, тут явно ремонтом и не пахло — старые обои, старая мебель, пол устилает собственноручно связанный половичок, а на стенах в качестве украшения висят какие-то безвкусные картины, изображающие миленьких кошечек. Почему-то живопись внушала не умиление, а отвращение — котята казались слащавыми и неживыми, точно чучела животных. В жизни бы не приобрела себе подобную картину!

— Только у меня-то ремонта сто лет как не делали! — заявила Светлана Семеновна. — Это вам в семнадцатую надо, вот им повезло так повезло! Нет бы мою халупу так благоустроили, нет в жизни справедливости!

— А ремонт сделали только в одной квартире жилого дома? — удивилась я. — Почему не произвели в других?

— Да кто ж их знает! — махнула рукой женщина. — Государственные средства у них, видите ли, закончились, и мастера нужного сейчас нет. Только на одну квартиру хватило и на окна во всем доме. А остальных жильцов до сих пор завтраками кормят!

— А почему стали перестраивать именно семнадцатую квартиру? — удивилась я. — Если подумать, начинать надо с первого этажа, а не со второго. Как я поняла, ремонт планировался во всем доме, так? А начали почему-то не с начала, а с середины.

— Так тут как раз все понятно, — заявила Светлана Семеновна. — С семнадцатой начали потому, что там в то время никто не жил, поэтому не нужно было прежнего хозяина квартиры никуда переселять. Там же не просто ремонт проводили, а перепланировку, то есть одну стену вообще снесли, на ее место другую поставили. Считай, по кирпичикам разобрали и новое соорудили. Да знаете, они и правильно сделали, что с семнадцатой начали — вы представить себе не можете, на что была похожа семнадцатая до ремонта. Самая запущенная квартира во всем доме, бедный Степан Александрович! И так не повезло старику, так еще и жить в таком аду… Ясное дело, умом тронешься, мне его до слез жалко было!

— Кто такой Степан Александрович? — насторожилась я. Светлана Семеновна охотно пояснила:

— Прежний жилец семнадцатой. Сколько ему лет было — боюсь соврать, не знаю, но на вид за стольник перевалило. На бедолагу нельзя было без слез глядеть — дряхлый, щупленький, кожа да кости. В чем душонка-то держалась! Руки трясутся, глаза печальные и испуганные, как будто он кого-то или чего-то смерть как боялся. Тяжело ему пришлось, горемычному. Я опять-таки подробностей не знаю, но вроде он войну пережил, в каком-то лагере в плену находился. Там их голодом морили, работать заставляли, вот он после концлагеря этого, видимо, и тронулся умом. Из родных у бедолаги только правнук был, но он в армии служил, а я старика навещала по доброте душевной. Сами подумайте, он даже буханку хлеба себе купить не в состоянии был, жил на пенсию копеечную. Я ему то борщ принесу, то картошечку с подливкой, пюре — ему ж жевать тяжело, зубы все полетели. Хоть и готовлю хорошо, а он как птичка поклюет, поблагодарит и начнет какой-нибудь бред нести. По-моему, он со временем ошибся — до сих пор ему лагеря везде чудятся, он вроде как правду хотел о них рассказать. Или что-то в этом роде. Да я полоумного старика не слушала, кивала и поддакивала. Иногда, конечно, страшно становилось — сделает большие глаза, говорит: «Я про эти концлагеря всем рассказал, никто не догадается… а кто злодей, тот сразу все поймет». Ну и все в том же духе. А когда правнук из армии вернулся, то поместил его в дом престарелых. С одной стороны, это и хорошо — Сережка не мог в квартире с дедом жить, а в доме престарелых все-таки уход, и навещать можно. Вот не поверите, хоть дед и сумасшедший, а иногда мне его так не хватает… Своих детей или родителей у меня нет, а я о нем заботилась, и вроде как себя нужной чувствовала, полезной кому-то. А съехал старик — и мне беспокоиться не о ком. Ребенка из детского дома бы усыновить, так никто не разрешит — не тот возраст, и мужа нет.

— А в какой дом престарелых поместили этого Степана Александровича? — я старалась показать вежливое равнодушие, вроде как интереса ради спрашиваю. Но на самом деле я едва сдерживалась, чтобы тут же не рвануть в этот самый дом. Я поняла, что почти разгадала тайну Владислава Курагина, осталось узнать несколько деталей, и я смогу назвать имя преступника, который существовал на самом деле, а не был плодом фантазии Лады!

— В первый, точно помню, — Светлана Семеновна ничего не заподозрила в моем странном интересе к ее рассказу. — Но он далеко, поэтому я не ездила проведать Степана Александровича. А вот его правнуку как раз удобно, потому он и навещает деда. Если не ошибаюсь, это где-то недалеко от набережной.

— И давно Степана Александровича поместили в дом престарелых? — поинтересовалась я.

— Да как его правнук из армии вернулся, тогда. Еще перед ремонтом квартиры, это я помню. И хорошо, что деда переселили — чувствую, от этих всех перестроечных работ у него бы точно крыша поехала. Правда, за несколько дней до переезда он вообще помешался — ходил все, высматривал по сторонам в своей квартире, точно искал что-то или, наоборот, прятал. И так посмеивался, точно он знает какую-то тайну и никому о ней не скажет. Наверно, от волнения у него так, столько лет ведь жил в семнадцатой, а тут — переезд. Как гром среди ясного неба.

— Мне для статьи надо поговорить с кем-то из прежних жильцов семнадцатой квартиры, — заявила я. — И лучше — с самим Степаном Александровичем или его правнуком Сергеем. Вы, кстати, не знаете, где проживает Сергей?

— Точного адреса не знаю, — развела руками Светлана Семеновна. — Помню, что добираться ему до дома престарелых было недалеко, и все. Не знаю, может, вы поговорите с его дедом, и он вам расскажет, где правнук живет?

— А как фамилия Степана Александровича? — уточнила я.

— Рокотов, — ответила мне женщина. — У внука тоже такая фамилия, наверно… Я так предполагаю.

— И еще такой вопрос, — проговорила я. — Вы, может, знаете, в каком концлагере находился в плену ваш бывший сосед? Понимаете, я для статьи собираю короткие биографические справки о жизни обитателей квартир, про которые пишу. Ну, знаете, чтобы читателям было интересно. Одно дело — описать, как выглядит квартира, и совсем другое — показать, что в ней живут или жили люди со своими судьбами, проблемами, бедами и радостями.

— Ой, это, наверно, очень интересно! — заметила женщина. — Так, вспомнить бы… Может, Освенцим… нет, не Освенцим, это я так подумала, потому что самый известный лагерь так назывался. По-моему, на «Б» название. Бирнау, или Бикнау, окончание точно такое. Ох, знала бы, что вам потребуется, записала б.

— Что ж, спасибо вам за подробный рассказ, — поблагодарила я Светлану Семеновну. — Вы очень мне помогли, а то интервью у нынешних жильцов семнадцатой квартиры я взяла, а про прежних ничего неизвестно. Без вашего рассказа репортаж оказался бы неполным.

— А вы про меня что-нибудь напишете? — живо поинтересовалась женщина. — Было бы здорово, если б после выхода вашей статьи у нас во всем доме ремонт сделали. Вдруг люди прочитают, администрация почешется и доделает дело до конца!