— Спасибо, Лиз, — щёки Зои приобретают румянец. — Ну… я просто… Не знаю почему сама ему не врезала.

— Тебе не за что меня благодарить, — отвечаю ей тёплой улыбкой, несмотря на то, что ладони, которые прячу в карманах джинсов, всё ещё дрожат. — Мы же подруги. Да и… я там сама от страха чуть в штаны не наложила.

Зоя смеётся, но вдруг замолкает и тяжело вздыхает:

— Конец теперь Яроцкому, — скрещивает ноги и принимается болтать ими в воздухе, так что длинная чёрная юбка в складку парусом надувается.

Смотрю вдаль коридора, в противоположном конце которого находится кабинет директора, и невольно съёживаюсь, проигрывая в голове сцену десятиминутной давности. Этот взгляд, этот бездушный, презирающий всё и всех взгляд…

— Опять с ментами проблемы будут.

— В смысле? — круто разворачиваю к ней голову.

Брови Зои хмурятся:

— Ты что не в курсе? Я думала все в курсе. Даже я в курсе. А ты не в курсе?

— О чём ты?

— Ну, когда случилась эта… трагедия с… с…

— С Костей.

— Да. С Костей. Яроцкий тогда менту по физиономии настучал и на учёте полгода стоял.

Я слышала, что были какие-то проблемы с законом, но не знала насколько серьёзные.

Голос Зои понижается до шёпота:

— Говорят, ему с этим Костей попрощаться не дали. Когда он… ну это, умирал, Яроцкий за решёткой в приёмнике сидел.

— Лиза, можно тебя на минутку? — голос Вероники заставляет вздрогнуть.

— Не ходи, — шепчет мне Зоя. — Ей не подкупить нас соком.

— Я сейчас, — отвечаю Зое и с кислой миной шагаю к Веронике.

Вероника поглядывает на Зою, будто убеждаясь, что та нас не слышит, отходит к двери кабинета английского языка, рядом с которым никого нет, складывает руки на груди и смотрит довольно решительно.

— Оскара больше в школу не пустят, — голос звучит низко и уверено, практически расчётливо. — Директор дал охране ясные указания, я узнала.

— И что? — смотрю на неё безразлично.

— А то, — приближается ещё на полшага. — Тебя он тоже больше не тронет.

Хмурюсь:

— Это тебе сам Оскар сказал?

— Это я тебе за Макса говорю. — Выдерживает паузу и говорит резче: — Оскар больше не посмеет прикасаться к тому, что принадлежит Максу.

— Это я-то Максу принадлежу? — голос повышается от абсурда, и оказываюсь не в состоянии сдержать циничный смешок. А руки по-прежнему в карманах держу — трясутся не то слово.

— Я не это имела в виду, — ледяная королева, как всегда держится с достоинством. — Пока ты… — шепчет: — «птичка», а Макс — твой куратор, Оскар больше не посмеет к тебе сунуться. Макс ему ясно дал это понять.

— О, так это он за меня ему нос разбил? — А вот и новый мрачный смешок. Да у нас тут вообще весело!

Губы Светлаковой поджимаются:

— Просто знай, что больше Оскар к тебе не сунется.

— Потому что Яроцкий ему запретил?

— Считай что так, — взгляд Вероники бегает по сторонам. — Их с Максом дружба давно закончилась и то, что ты видела в столовой для этих двоих не редкость.

— М-м-м… а я думала они друзья.

— Были, — холодная улыбка касается губ Вероники, — но всё равно или поздно заканчивается. Оскар больше не тронет тебя, даю слово.

— Так ты или Яроцкий это слово даёт?

Вижу, как борется с раздражением. Приходится из шкуры вон лезть, чтобы я на сделку пошла, прям вижу, как её ломает.

— Я прослежу за тем, чтобы Оскар к тебе и близко не подходил, хорошо?

— И к Зое? — Ну вот я вроде как и пошла на сделку.

Вероника бросает незаинтересованный взгляд на мою подругу, поджимает губы и очевидно пытается скрыть недовольство этой идеей.

— Ладно, — кивает.

— Слушай, а ты сама-то своего парня не боишься? — мне действительно интересно. — Там… в столовой он…

— Разговор закончен, — обрывает меня Вероника и уже цокает каблуками по коридору.

На уроке английского совершенно не выходит сосредоточиться. Как вообще это возможно после всего случившегося? Хоть один день в этой школе может пройти просто, безо всяких событий?.. Чувствую себя каким-то катализатором для всего плохого, что здесь происходит. Ужасное чувство.

Пока Наталья Ивановна распрягается у доски и что-то на английском балаболит, я прилипла щекой к парте и вот уже минут десять не свожу застывшего взгляда с окна. Дождя нет, но солнце странно не радует. С возвращением в школу меня вообще перестало что-либо радовать, чувствую себя половой тряпкой, которую отжать забыли.

Дверь класса хлопает, но я продолжаю греть щекой парту и даже не слышу приближающихся шагов, даже не вижу, да и не горю желанием видеть того, кто идёт по проходу на своё место за партой у окна.

— Яроцкий, головные уборы в помещении принято снимать, — голос Натальи Ивановны не умеет звучать внушительно, такой уж она учитель — мягкий и снисходительный, так что никто даже не удивляется, что Яроцкий пропускает её просьбу мимо ушей.

Вновь звучат реплики на английском, когда свободный стул рядом со мной с шумом выезжает из-за парты и в него опускается Макс. Бросает свой рюкзак на пол, вытаскивает из кармана джинсовой куртки телефон, вдевает наушники в уши, отъезжает на стуле к окну и припадает затылком к подоконнику.

Моя кепка всё ещё на нём. Ворот серой футболки слегка взмок после драки с Оскаром, поза расхлябанная, руки сложены на груди, лицо запрокинуто кверху, а глаза закрыты, будто он сюда подремать пришел. Странно, что меня ещё стул освободить не попросил, чтобы ноги на него для удобства забросить.

Слышу, как жужжит в его наушниках музыка — что-то тяжёлое. Всё ещё подпираю щекой парту и не могу отвести взгляда от его лица, будто что-то заставляет смотреть на него, разглядывать. Гипнотизирует меня.

Этот парень… действительно опасен. Его голос опасен, его движения опасны, слова, поступки, взгляд… Всё это — принадлежит чудовищу, любителю играть с чужими судьбами. И я продолжаю разглядывать это чудовище. Всё равно, что на пламя смотреть: знаешь — обожжёт, укусит, а взгляд отвести не можешь, зачарована им.

Губы плотно сомкнуты, а в самом уголке свежая ранка — видимо Оскар задеть успел. Скулы, как не оточенные камни, острые и напряжённые, а кадык плавно поднимается и опускается по мере дыхания.

Смотрю на родинку под левым глазом… На татуировку чёрной птицы на шее… Долго смотрю, каждое выведенное чернилом перышко разглядываю и понимаю, насколько этот парень помешан на своей игре, в этом Вероника не лгала.

Опускаю взгляд ниже — на сложенные руки на груди и долго ещё смотрю на стёсанные в кровь кулаки. Ранки уже засохли, покрылись корочкой, что значит — заработал он их не сегодня.