— Никаких «Скорых», сами разберемся, — решительно заявил Матвей, не дав мне даже рта открыть. — Я ведь все еще числюсь у тебя в консультантах?

— Да, но я не понимаю…

— Лена, халат мне и перчатки, — попросил Мажаров, поворачивая в приемное отделение. — Я сам ее осмотрю, а дальше решим.

Оксана лежала на каталке в одном из кабинетов приемного отделения. Лицо ее было бледным, на левой щеке — большая ссадина, на голове запекшаяся кровь, волосы в этом месте слиплись в комок. Левая нога вывернута неестественно, голень деформирована — явный перелом, возможно, даже со смещением, рука левая тоже в странном положении, похоже на перелом ключицы.

Матвей надел халат, принесенный Леной, вымыл руки и натянул перчатки.

— Деля, выйди.

— С чего вдруг? — возмутилась я. — Я врач, прежде всего, и не надо мне тут командовать, куда идти и что делать.

— Понятно, — коротко бросил муж. — Тогда тоже мой руки, будем смотреть. Где дежурный врач?

— Да здесь я, — вошел в кабинет хирург Семычев. — Запись отошел в истории сделать.

— Готовьте рентген, он нам понадобится, — скомандовал Матвей. — Вот что делать будем, когда переломы подтвердятся? Я бы еще и брюшную полость посмотрел, чтобы тупую травму не прозевать.

— Может, лучше в городскую? — спросил Семычев, но я резко сказала:

— Нет, в городскую я ее не отправлю. Гипсовые бинты у нас есть, но ей явно нужна репозиция (сопоставление фрагментов кости с целью улучшения правильного сращивания перелома), думаю, я сейчас позвоню в городскую и попрошу прислать мне сюда травматолога.

— А если там вытяжение понадобится? — настаивал Семычев, и я разозлилась:

— Антон Андреевич, я вам настоятельно рекомендую заняться своими прямыми обязанностями. Здесь мы разберемся сами, спасибо.

Семычев пожал плечами и ушел, явно испытав облегчение, а Матвей хмыкнул, осматривая Оксанкину ногу:

— Боится парень.

— Мне наплевать. Что с ногой?

Матвей надавил, и Оксанка вынырнула из медикаментозного забытья:

— Ай!!! Больно!!!

— Больно?! — вспылила я, но Матвей сделал страшные глаза и жестом показал, что сию минуту выставит меня из кабинета, если я не закрою рот или хотя бы не сменю тон. — Ты совсем с ума сошла, да? — наклонившись к самому лицу подруги, спросила я. — Это что еще за фокусы? Ты соображаешь, что могла подставить своим полетом ласточки и дежурившую смену, и всю клинику в целом? Ты, конечно, ни о ком не подумала, в том числе и обо мне. Да мне сейчас такую репутацию создадут — не дай бог! В частной клинике пациентка из окна выбросилась! Я же не стану объяснять всем, что ты просто с жиру бесишься!

Оксанка вдруг заплакала:

— Деля… прости меня, Делечка, я не подумала…

— Да ты вообще ни о чем не думаешь в последнее время! — отрезала я. — Терпи теперь, сейчас еще больнее будет — травматолог приедет.

Она заплакала еще сильнее, здоровой рукой пытаясь вытереть слезы:

— Голова болит очень…

— Странно, что она вообще на месте.

— Сделай ей еще обезболивающего, — посоветовал Матвей. — Пока ждем, она поспит.

До самого утра у нас непрерывно шла работа. Из городской больницы приехали травматолог и нейрохирург, сделали все, что от них требовалось. К счастью, переломы оказались без смещений, операция не понадобилась, Оксане просто загипсовали ключицу и ногу, а нейрохирург назначил лечение и сказал, что приедет через три дня на контроль.

Матвей все время был с врачами, в то время как я пребывала в какой-то прострации — меня словно из розетки выключили. Я подумала, что необходимо перенести назначенную на сегодня операцию по пересадке кожи, в таком состоянии я не могу позволить себе войти в операционную.

Когда вся суета, наконец, улеглась и Оксану подняли в ее палату, Матвей, снимая халат, сказал:

— Ну, теперь с ней все в порядке.

— Ты действительно так считаешь? Руки-ноги-то срастутся, тут нет двух мнений. А вот с головой ее что делать?

— Я тебе еще вечером сказал — прислушайся к Севе, отправь ее в психиатрию.

— Похоже, мне придется это сделать, — с тяжелым вздохом призналась я. — Но не раньше, чем она восстановится после травм.

— Будешь здесь ее держать?

— У меня нет выхода. За ней даже ухаживать некому, мать работает, да и в возрасте уже.

— Ну, как знаешь, я тут тебе ничего не могу посоветовать, — признал Матвей. — Наверное, на твоем месте я бы так же поступил. Ты свои операции на сегодня бы отдала, а? — обняв меня, попросил он.

— Я отменю, у меня пересадка была назначена.

— Поедем домой?

— Домой не могу. Ты поезжай, а вечером меня заберешь.

Матвей согласился и уехал, а я пошла к себе в кабинет, чтобы хоть немного привести себя в порядок и выпить кофе.

Часов в десять ко мне влетел психолог. Он сегодня опоздал и, видимо, хотел объясниться, но меня это совершенно не интересовало. Однако вместо извинений Иващенко накинулся на меня:

— А ведь я вас предупреждал, Аделина Эдуардовна! Я вам говорил — не остановится она!

— Во-первых, не орите! — велела я, поморщившись. — Во-вторых, сядьте. А в-третьих… если вы о Владыкиной, то да, вы оказались правы. Но никто, в том числе и вы, не мог предсказать, как быстро это случится.

— Я — мог, — тихо произнес психолог, уже взяв себя в руки.

— Вы не всемогущи, Иван Владимирович, и не обладаете даром ясновидения.

— Я — мог, — упрямо твердил он, глядя в стол. — Потому что уже видел такое. Вы ведь не спросили меня, почему я уехал из Москвы.

— Я спросила. Вы сказали — по семейным обстоятельствам, я так поняла, что дело в болезни вашей мамы.

— Не совсем.

Он умолк, глядя в столешницу с таким видом, словно сейчас на ее поверхности непременно проступит текст, которого он ждет давно.

— Иван Владимирович, если вы хотите поговорить, то давайте без театральных пауз, — попросила я. — Я не спала уже больше суток, всю ночь провела на ногах, и отгадывать ребусы сейчас просто не в состоянии.

Иващенко поднял на меня совершенно больные глаза, и я даже испугалась тому, как сильно он изменился буквально за пару минут — как будто постарел на пару десятков лет, даже морщины обозначились.

— У меня вот так же выбросилась из окна пациентка. Только этаж был седьмой, а исход — летальный. Меня обвинили в доведении до самоубийства, было разбирательство.

— Раз вы пришли ко мне устраиваться на работу, я так понимаю, разбирательство закончилось оправдательным решением.

— Да. Я предоставил записи бесед, я действительно не был виновен в самоубийстве. У девушки было слишком много завышенных ожиданий и претензий к миру и окружающим, и совершенно отсутствовала самокритика. Она такая хорошая, гениальная, красивая — так пусть мир даст ей все, чего она заслуживает, пусть поднесет ей счастье и достаток на блюдечке. Ведь она красивая, она достойна, понимаете? — Иващенко вздрогнул всем телом. — Я пытался привести ее к мысли о том, что ее жизнь только в ее руках, и если ничего не делать, то ничего и не будет, но она не соглашалась. А потом, после нескольких демонстративных попыток уйти из жизни, решила все кардинально — выбросилась из окна. Родственники решили, что я виноват, они никогда не верили в помощь психотерапевта и были настроены отрицательно, считали, что я вымогаю у пациентки деньги, и только.