Двери гостиной медленно открывались и закрывались от сквозняка. По дороге шел — вернее, пытался идти — Льюис; он был пьян, и благодаря состоянию опьянения и окружающей темноте чувствовал себя ни с чем не связанным в этом мире. Ему казалось, что он видит деревню и людей, спящих в своих постелях, с высоты; иногда он начинал двигаться над землей быстро и ничего не чувствовал, когда падал; с одной стороны, это было вроде бы забавно, а с другой — вроде бы и нет.

Деревня спала; за этими стенами, за окнами, на вторых этажах маленьких домов спали ее жители, они ничего не видели и не слышали в своих кроватях, в то время как могло произойти что угодно. Льюис брел посередине дороги, продолжал падать и должен был все время помнить, что ему каждый раз нужно подняться на ноги.

Он дошел до церковного двора и остановился в темноте, но церковь выделялась перед ним еще более темным пятном.

Главные двери были не заперты и открылись очень легко, когда он повернул железное кольцо на них. Чернота внутри казалась плотной и осязаемой, и он шагнул в нее. Он стоял, чувствуя прикосновение церковного воздуха, затем оперся о скамью, уронил голову и опустился на колени.

Он стоял в таком положении, с опущенной головой, и ждал. Он думал, что Бог может прийти к нему и исцелить его. Он ждал и стыдился своего ожидания, потому что Бог так и не приходил, а если бы и пришел, то Льюис, с его черным сердцем, просто не узнал бы его. И все же он продолжал с безысходной надеждой ждать, но ничего не происходило.

Он встал, продолжая опираться о спинку скамьи. Перед его глазами возникла бритва, но ее у него не было. Он не мог почувствовать, как режет свою руку. Но ему нужно было что-то такое. Он сунул руку в карман и нашел там спички.

Поджечь экземпляры Библии было легко, как и бархатный занавес позади мостков для хора, который был старым и сухим, но он не знал, как, имея только спички, заставить разгореться деревянные скамьи, поэтому вломился в кладовую в подсобном помещении и нашел хранившийся там керосин для обогревателей. Керосин загорелся легко, и его было достаточно, чтобы разлить повсюду, и он лил его на все, что попадалось на пути, и на пол и смотрел, как языки пламени бегут наперегонки и встречаются друг с другом.

Когда огонь разгорелся по-настоящему, когда он стал громадным и ничто больше не могло остановить его, этого все равно показалось мало. Крашеное дерево от жара покрывалось лопающимися пузырями лака, гигантские свечи плавились и растекались по полу. Жар выталкивал его к выходу. Но этого было недостаточно. Этого было ничтожно мало.

Уже снаружи, в ночном спокойствии, он облил керосином недвижимые могилы; от загоревшейся травы шел дым, запахло зеленью. Он попытался вывернуть надгробные камни, чтобы разбить ими руки и голову. Этого было недостаточно. Сейчас ему всего было мало, он дошел до самого конца. Он проиграл, у него ничего не осталось, он лежал на могиле своей матери и плакал, и пытался зарыться в землю, потому что по своей пьяной глупости думал, что это для него был единственный способ найти покой.

Первые люди, прибежавшие к церкви, не заметили Льюиса в темноте позади яркого огня. А когда заметили, то не подошли к нему, а сразу вызвали полицию. Он был ко всему отсутствующе безучастен.

Тепло и холод по очереди накатывали на деревню, пока холодный воздух не победил и не прихватил все вокруг жестким морозом. Церковь горела очень жарко. Оконные стекла полопались, и улица была засыпана их осколками. Замерзшая дорога заполнилась наблюдавшими за пожаром людьми, а небо тем временем уже начало светлеть. Тусклое утро, толпа и горящая церковь странным образом напоминали прошедшую войну. Люди были шокированы, они были одеты не как обычно, другими были выражения их лиц, а вид все еще пылавшей церкви, обожженной травы и закопченных могильных плит казался сюрреалистическим и отталкивающим. Сама деревня была такой же, как всегда, но в центре ее горела церковь. Это было дьявольское зрелище.

Дом Кармайклов находился довольно далеко от церкви, и они узнали о случившемся одними из последних. Когда же им сообщили — кто-то позвонил неприлично рано, в семь утра, — Дики привез их всех на автомобиле, чтобы посмотреть, что там происходит и можно ли чем-то помочь. Кит стояла со всеми остальными, прислушивалась к задаваемым вопросам и ответам на них, потом услышала уже связную историю о том, как все произошло, а когда узнала, что это был Льюис, то пошла к машине, села на заднее сиденье и, закрыв лицо руками, заплакала. Она сама удивилась своим слезам, тому, как легко они текли и как печально было на сердце. Она не знала, что у нее внутри такое простое горе, не знала, что может так плакать. Другие люди тоже плакали, и многие были очень разгневаны; другие просто смотрели на пожарных и на мужчин, которые им помогали. Толпа постепенно редела, люди уходили на работу или возвращались в свои дома, но весь этот день и еще очень много дней после этого люди будут останавливаться здесь и смотреть на пожарище. Людей объединило общее потрясение, постепенно сменившееся негодованием и осуждением.

Льюиса поместили в одной из двух камер в полицейском участке. Участок был маленьким, камера была тоже маленькой, с кроватью, окном и отхожим ведром в углу.

Позже вызвали доктора Страчена, а поскольку Льюису было всего семнадцать, то послали также и за Джилбертом. После драки с мальчиками у Льюиса остались синяки, а голова его была в саже от ударов по закопченным надгробным камням. Когда его вталкивали в камеру, ему разбили губу, и его рубашка была в крови, а когда доктор Страчен снял ее, Джилберт увидел новые синяки и новые порезы у него на руке. Кисти его также были ободраны с обеих сторон, а одна из них еще и обожжена. Джилберт протянул Льюису чистую рубашку, которую принес для него. Ему пришлось помочь сыну надеть ее. Когда с этим закончили, Уилсон начал задавать Льюису вопросы. Джилберт думал, что Льюис не сможет следить за тем, что говорил полицейский, но в результате допроса были установлены его имя, факт совершенного им и то, что при этом он действовал один, после чего Уилсон уже мог составлять протокол.

Льюиса отвели обратно в камеру. Джилберт боялся его, ему был ненавистен его вид, и он почувствовал облегчение, узнав, что Льюис должен будет остаться здесь под замком.

Когда Кит закончила плакать, она пошла через всю деревню к полицейскому участку, села напротив него и принялась ждать. Она видела, как внутрь вошел доктор, потом Джилберт, и прождала, не сходя с места, до обеда. Она знала, что Льюиса не увидит, но она и мысли не допускала, что может находиться где-либо еще, и время бежало для нее незаметно, как в долгом путешествии.

Льюис оставался в участке целую неделю, пока не состоялось слушание его дела, где решили, что он должен оставаться под стражей до судебного разбирательства, которое должно было проходить через месяц в Гилфордском уголовном суде присяжных.

Элис и Джилберт пришли на судебное заседание. Они не видели его после ареста. Лицо его зажило, влажные волосы были приглажены, на нем была чистая рубашка с галстуком; он выглядел совсем юным, и Элис едва могла заставить себя смотреть на него.