За то, что он сделал, его судили как взрослого; это произошло еще и потому, что судья вознамерился вместо лишения свободы отправить его отбывать воинскую повинность — в армию. Ответ военных вызвал у Льюиса улыбку: они тоже не хотели его.

— Мы довольно разборчивы, ваша честь, когда речь идет о государственной безопасности, — сказал полковник, вызванный обсудить приговор с судьей, так что Льюису дали два с половиной года тюремного заключения и в июне 1955 года направили отбывать срок в Брикстонскую тюрьму.

Август 1957 года.

Кит расставила свои пластинки по комнате так, чтобы они закрывали плинтусы и создавали пестрое обрамление. Их было четырнадцать, и на весь периметр или хотя бы до конца второй стены их пока не хватало, но это было только начало. Они постоянно съезжали по деревянному полу и падали с хлопающим звуком, и ей приходилось подходить и снова их расставлять. Когда она проходила мимо них, лица с конвертов, казалось, тоже смотрели на нее; она изучила их так хорошо, что узнавала, взглянув лишь мельком. Элвис, Джин Винсент, Фэтс Домино, Маленький Ричард, Билл Хайли, Джулия Лондон, Бетти Картер, Сара Воэн… У нее был собственный переносной проигрыватель в футляре из красной кожи, который жил своей жизнью на полу рядом с ее кроватью. Иногда она прятала какую-нибудь пластинку от самой себя в ящик под одежду, чтобы, выждав какое-то время, ее можно было, поставив, услышать как бы заново. Она проделала это с Джулией Лондон, с ее песней «Забавный Валентин», а «Таинственный поезд» Элвиса вообще ждал целый месяц, зато это было так, будто слышишь песню в первый раз. Она никогда не слушала дома радио, потому что иметь свой приемник ей не разрешали, а тот, в деревянном корпусе, что стоял у них внизу, был уж слишком большим. А вот в школе ей это удавалось. У некоторых старших девочек приемники были, и это было захватывающим запрещенным удовольствием — пробираться друг к другу в комнату по ночам и слушать там музыку настолько громко, насколько это было возможно в такой ситуации. Кит копила подаренные на день рождения и Рождество деньги, и помнила каждый свой поход в магазин пластинок, прослушивание там каждой песни и ужас необходимости делать выбор. Ей пришлось пожертвовать «Дылдой Салли» Маленького Ричарда ради «Это прекрасно» Джулии Лондон, но оно того стоило, потому что на другой стороне там была «Река твоих слез». Это было весьма ответственное решение, и не просто из-за того, что все эти песни ей были очень дороги, а потому, что ей здесь следовало определиться между джазом и рок-н-роллом, и сделать это было трудно.

Она очень аккуратно опустила иголку проигрывателя на пластинку с «Рекой твоих слез», только что извлеченную из ящика с нижним бельем, и подошла к окну. Она уменьшила громкость, потому что ее родители как раз были внизу на террасе со своими напитками, и, если бы музыка потревожила их, поднялся бы крик. Из ее окна открывался красивый вид, позади звучала песня, глубокая и горькая, и от этого мысли ее растекались легко и широко. Это было здорово: вечернее пение птиц, лужайка, лес, свежая зелень и синева неба — повседневная жизнь. Песня расцвечивала пейзаж перед ней, и она прикрыла глаза, стоя перед окном; ее разочарование и тоска растворялись в исступленном восторге.

— Папа!

Кит увидела Тамсин, она шла от парадного входа на террасу к родителям.

— Угадайте, что я вам сейчас расскажу?

Кит смотрела на них сверху, что позволяло ощутить приятную отчужденность. Они выглядели такими маленькими, и она могла на мгновение представить, что не имеет к ним никакого отношения. Тамсин села рядом с Дики, и Кит слышала, как та что-то говорит, но слов было не разобрать. Песня закончилась, и Кит быстро подскочила, чтобы снять иголку с пластинки — иголка была новая и ценная и от небрежного обращения портилась.

— …не Льюис. Он…

Льюис. Она сказала «Льюис». Кит тут же забыла про иголку, вернулась к окну и легла животом на подоконник, чтобы лучше слышать. Тамсин действительно что-то сказала про него или это ей только померещилось? Дики поднялся и вошел в дом.

Клэр тоже встала, и они с Тамсин также направились в дом. Кит рванулась к двери, выскочила из комнаты и побежала вниз, а иголка так и продолжала царапать крутившуюся пластинку.

Все находились в гостиной, а она стояла в холле и ждала, чтобы они продолжили разговор. Она услышала голос Тамсин:

— Да говорю же вам, я как раз ехала от Андерсонов, собиралась встретиться с Дианой, а он шел пешком со станции. Я просто не могла уже сделать вид, что его не заметила.

— Тем не менее, именно это тебе и следовало бы сделать.

— Ну? И как он тебе?

Это была уже Клэр. Кит плотнее прижалась к двери.

— Тихий. Красивый. Ну, не знаю, Льюис как Льюис. Ужасно жарко, можно мне попить чего-нибудь с мятой?

За дверью послышалось какое-то движение, ворчание, раздраженные вздохи, и Кит посмотрела в щелку. Тамсин развалилась на диване в позе вялой небрежности. Когда Кит заглянула в комнату, Клэр усаживалась поудобнее, а Дики направился к бару с напитками.

— Бедный старина Джилберт, — сказал он.

Кит не могла понять, почему они не задают друг другу вполне разумные и естественные вопросы. Как долго Льюис пробудет здесь? Что он собирается здесь делать?

— Кит, мы знаем, что ты там, — сказала ее мама, — и ты тоже можешь войти.

Кит вошла в гостиную.

— На сколько он приехал? — спросила она.

— Откуда мне знать? Мы едва перебросились парой слов. Он показался мне пугающе вежливым и довольно смущенным, если хочешь знать.

— Что ж, так и должно быть! — вставил Дики, звеня бутылками.

Кит внезапно вспомнила то очень ясное утро, когда Льюиса забрали в участок, как это все выглядело и что она при этом ощущала. Она опустила глаза. Его возвращение делало ее чувства опасными. Ей казалось, что для окружающих не было тайной то, что она сейчас чувствует. Ей хотелось побыть одной.

Вскоре гонг позвал всех на ужин, во время которого вся семья только и говорила, что о Льюисе, а Кит сидела молча и ненавидела их всех уже за то, что они произносят его имя, а особенно за то, что говорят о нем такие вещи. Но постепенно внутри ее начало заполнять ощущение радости. Он вернулся. Он сейчас здесь, у себя дома. Он здесь.

В эту первую ночь, когда Кит лежала без сна в своей кровати, Элис тоже не спала в своей, думая о Льюисе, находившемся в комнате напротив, и о Джилберте, тихо дышавшем рядом с ней. Она чувствовала себя глупой из-за того, что боялась Льюиса, зная, что тот должен был появиться в доме. Он остался прежним. Нет, все-таки не совсем прежним. Пожалуй, он стал сильнее. В ней боролись надежда и чувство вины, она потянулась в темноте к плечу Джилберта и нежно прикоснулась к нему. И, хотя он даже не шевельнулся, ей показалось, что она чувствует, как он отворачивается от нее.