– Я не знаю. Но скорая поехала от Испанского Города на север. Если бы они ехали в Крамлингтонскую, в Королевы Виктории или в какую-то ещё, то повернули бы на юг к береговой дороге, – говорю я решительнее, чем себя чувствую.

– Ты уверена?

– Нет, Рамзи! Я совершенно не уверена. Но что ты предложишь?

– Всё равно это наша единственная надежда, Рамзи! – кричит с переднего сиденья Клем. – Бензина не хватит, чтобы поехать ещё куда-то. Я всё вылил, когда мы сжигали шмотки Джорджи.

Это что-то новенькое.

– И на сколько его хватит? – спрашиваю я, глядя Клему через плечо. Стрелка топливомера замерла на красной предостерегающей секции.

– У меня был литр с чем-то. Эта развалюха в таком состоянии жрёт примерно один галлон за тридцать пять миль. Но я понятия не имею, как это переводится.

Некоторое время мы молчим, потом Рамзи подаёт голос.

– Примерно пятнадцать километров.

Клем разворачивается, чтобы посмотреть на него, а потом снова переключается на дорогу.

– Как ты это сделал?

Рамзи пожимает плечами.

– Я разбираюсь в математике.

Пятнадцать километров. Этого нам хватит до больницы и обратно. Впритык. Я уже вижу знаки Норт-Тайнсайдской многопрофильной больницы, а несколько минут спустя в стороне от дороги появляется большое песчано-коричневое здание.

– Сколько времени понадобится, чтобы её забрать? – спрашивает Клем, и машина, вздрогнув, притормаживает у въезда на парковку. Двигатель брат не глушит.

– Может, целая уйма. Я даже не знаю, в каком она отделении.

– Тогда у нас проблема. Видите ли, я не могу заглушить мотор. От движения мотора аккумулятор заряжается, но он был полностью разряжен. Он ещё недостаточно зарядился, так что если я заглушу мотор, мы не сможем завестись. Мне придётся ждать тут со включённым мотором. Людям такое не нравится – особенно в больницах. Ну, знаете – загрязнение воздуха и всё такое.

– Можешь поездить по дороге?

– Ага, но это трата бензина, а у нас его и так немного.

– Придётся рискнуть, – говорит Рамзи. – Поезди туда-сюда. Мы тебе напишем за минуту до того, как будем у входа. Подъедешь и заберёшь нас.

– Это сработает? – спрашивает Клем. Мы все переглядываемся, никто не хочет говорить «Нет, это тупая идея».

Может, дело в напряжении, не знаю, но в итоге мы все покатываемся со смеху, а Рамзи и я вылезаем из фургона.

– Удачи! – говорит Клем, отъезжая.

Она нам понадобится.

Прямо у въезда на парковку расположена клумба, полная крупных высоких цветов, названия которых я не помню, но которые – как выясняется – довольно легко срывать. Рамзи тоже набирает несколько, и вот у нас уже есть букет – такой, с которым полагается навещать больного.

Сейчас девять вечера, и кругом пугающе спокойно. Не считая шума проезжающих по дороге машин, единственный звук – это тарахтение автодома, на котором Клем разъезжает по улице. Мы с Рамзи глубоко вздыхаем.

– Украсть старушку из больницы, Рамзи? Тянет, по-твоему, на приключение? – спрашиваю я.

Он словно обдумывает это, прикусив нижнюю губу, и наконец говорит:

– Ага. Но мы не должны облажаться.

– Хороший совет, спасибо, – говорю я, но, кажется, он не понимает моего сарказма.

Я иду по длинной подъездной дорожке к большим стеклянным дверям, ведущим в регистратуру.

– Помни, Джорджи. Хладнокровие. Детей никто не подозревает. Просто ведём себя так, как будто мы и должны здесь быть. Подумай о Великолепной Пятёрке. Что они бы сделали?

– Ну, я не думаю, что дети из истории Энид Блайтон стали бы проникать в больницу с украденными цветами, чтобы вытащить безумную учёную, начнём с этого. НО… если бы и стали, думаю, они были бы спокойны и супервежливы.

Рамзи поднимает подбородок и расправляет плечи.

– Тогда и мы будем такими! Так что… после вас, сержант Сантос.

– Благодарю вас, рядовой Рахман.

Наша шутливость притворна: на самом деле моё сердце колотится ещё сильнее, чем под деревом. Стеклянные двери разъезжаются, когда мы приближаемся. Регистратура оказывается меньше, чем я ожидала, а значит, нас могут скорее заметить. Вокруг стойки регистратуры столпилась группка из четырёх-пяти людей – это хорошо. Возможно, регистраторша не обратит на нас внимания.

На стене висит большая табличка с информацией, как пройти в разные отделения, вроде:

Список длинный. Мы с Рамзи держимся в сторонке, пытаясь не выдать себя и ища нужное нам отделение.

На табличке нарисована стрелка, указывающая на двойные двери впереди нас. Рамзи поправляет цветы, которые стискивает в ладони, чтобы они выглядели поприличнее, но я вижу, что руки у него дрожат, отчего листья краденого букета трясутся. Регистраторша по-прежнему занята группкой людей, окруживших её стойку.

– Готов? – спрашиваю я, и Рамзи глубоко вдыхает и кивает в тот самый момент, когда позади нас открываются другие двойные двери и низкий голос произносит:

– Вот так сюрприз! Это же мисс Джорджина Сантос собственной персоной!

Я поворачиваюсь и вижу посреди зала Джексона, охранника, улыбающегося во все тридцать два зуба.

Начало явно не задалось.

– Д-Джексон! – заикаясь, говорю я и выдавливаю улыбку. – Привет!

– Вам привет, мисс Сантос. А кто ваш друг? – Джексон шагает к нам, светясь от радости.

– Эт-это Рамзи. Рамзи Рахман.

Рамзи улыбается и приветственно поднимает руку, одновременно бросая на меня паникующий взгляд. Я отчасти ожидаю, что он скажет «Рамзи Рахман, сэр-р!» и отдаст честь, но он этого не делает. Нервничает, наверное, но я чувствую облегчение.

– Здравствуйте, Рамзи. Я Джексон. Я старый друг мачехи Джорджи. – Он протягивает свою огромную ладонь, и Рамзи пожимает её.

Рамзи умудряется выдавить:

– Как поживаете? – что приводит Джексона в восторг. Он выпрямляет спину и наклоняет голову набок.

– Как поживаете? – повторяет он. – Очень хорошо, спасибо, друг мой. Что привело вас сюда?

Ладно, вот вам совет на тот случай, если вы вдруг вздумаете пробраться в больницу или ещё куда-то. Продумайте историю. Убедитесь, что вы знаете, что сказать, если вас кто-то спросит. Отрепетируйте. Поищите изъяны. Так вам не придётся делать то, что делаю я, а именно мямлить: