Он возглавил процессию, направившуюся к придорожному ресторану, где припадочно мигал неон, не подпуская ночь на расстояние вытянутых лучей. Краски казались по-театральному яркими: алый, лаймовый, кобальтовый и белый плескались в окнах, отбрасывая отсветы на парковку, где остановились путники. Зашипели автоматические двери, вышел путешественник с дарами гамбургеров и пирожных для ребенка, сидевшего на заднем сиденье машины.

– Какой-нибудь дружелюбный водитель найдет для нас уголок, – сказал Личфилд.

– Да всех нас? – спросил Кэллоуэй.

– Грузовик сойдет, нам, беднякам, не приходится выбирать, – сказал Личфилд. – А мы теперь именно бедняки, игрушка в руках наших покровителей.

– Всегда можно угнать машину, – сказала Талула.

– Ни к чему красть, разве что в случае крайней нужды, – сказал Личфилд. – Мы с Констанцией пойдем и найдем нам шофера.

Он взял жену за руку.

– Никто не сможет устоять перед красотой, – сказал он.

– А что делать, если кто-нибудь спросит, что нам здесь понадобилось? – нервно спросил Эдди. Он еще не свыкся с новой ролью, его нужно было подбадривать.

Личфилд обернулся к труппе, и его голос зычно прозвучал в ночи:

– Что делать? Играйте жизнь, конечно же! И улыбайтесь!

Уже в первую неделю путешествия по Югославии Мик понял, что выбрал себе в любовники фанатика, помешанного на политике. Конечно, «королевы» в саунах его предупреждали, говорили, что Джуд хуже Аттилы, но больше всех разорялся бывший любовник Джуда, и Мик счел его слова злобной клеветой, идущей скорее от неприязни, чем от общего впечатления.

Если бы только он их послушал! Тогда бы сейчас не ехал по очередной бесконечной дороге в «фольксвагене», который неожиданно стал напоминать гроб, и не выслушивал очередное мнение Джуда о советской экспансии. Боже, каким же он был скучным! Джуд не беседовал, а поучал, причем бесконечно. В Италии проповедь зашла о том, как коммунисты эксплуатировали голоса крестьян. Теперь, в Югославии, Джуд окончательно прикипел к этой теме, и Мик уже был готов молотком разбить его самоуверенную голову.

Не то чтобы он не соглашался со всеми словами Джуда. Некоторые (из тех, что Мик понимал) казались вполне разумными. Но с другой стороны, что он вообще знал? Мик был учителем танцев. А Джуд – журналистом, профессиональным аналитиком. Он, как и все журналисты, с которыми Мик общался, считал, что обязан высказать мнение по любому поводу. Особенно, когда дело касалось политики, лучшей канаве, чтобы побарахтаться. В такую грязь можно было забраться с рылом, глазами, головой и копытцами и славно там порезвиться. Это свиное пойло можно было жрать бесконечно, в нем плавало всего понемногу, так как, по словам Джуда, все на свете, в конечном счете, сводилось к политике. Искусство. Секс. Религия, торговля, садоводство, пища, выпивка, пердеж – все было политикой.

И, боже мой, как же это было скучно, беспросветно, любовноубивающе скучно!

И самое страшное: Джуд, кажется, вообще не замечал, как сильно утомил Мика, а если и замечал, то ему явно было наплевать. Он продолжал болтать, его доводы становились все велеречивее и многословнее, а предложения удлинялись с каждой новой милей.

Джуд был эгоистичным уродом, и Мик решил, что как только медовый месяц закончится, он расстанется с этим ушлепком.

Только в этой поездке, в этом бесконечном, беспричинном путешествии по кладбищам среднеевропейской культуры, Джуд понял, с каким политически легковесным типом связался. Мик практически не интересовался экономикой или устройством стран, через которые они проезжали. Совершенно равнодушно отнесся к фактам об итальянской ситуации и зевал, да, зевал, когда Джуд попытался (и потерпел поражение) обсудить с ним русскую угрозу миру во всем мире. Джуду пришлось открыть глаза; Мик был банальным гомиком, и никакого другого слова для него не существовало; он, конечно, не модничал и не носил тонны украшений, но все равно был «королевой», с наслаждением барахтался в мире иллюзий, созданном фресками раннего Возрождения или югославскими иконами. Сложности, противоречия, даже страдания, благодаря которым культуры расцветали и умирали, казались Мику утомительными. Его разум был не глубже его имиджа; он был ухоженным ничтожеством.

Какой же убогий медовый месяц!

Дорога, идущая на юг от Белграда в Нови-Пазар, по югославским меркам была неплохой. По крайней мере, выбоин на ней оказалось поменьше, чем на других шоссе, по которым уже путешествовали Мик и Джуд. Нови-Пазар находился в долине Рашки, к югу от города, названного в честь самой реки. Туристы сюда заезжали редко. Несмотря на хорошую дорогу, до района было трудно добраться, да и изысканных благ современной цивилизации здесь не хватало; но Мик решил осмотреть монастырь Сопочаны к западу от города и после довольно ожесточенного спора, куда ехать, победил.

Путешествие выдалось скучноватым. Возделанные поля по обе стороны дороги казались высохшими и пыльными. Лето было непривычно жарким, засуха поразила многие деревни. Посевы умирали, скот забивали, чтобы животные не умерли от истощения. Люди, изредка попадавшиеся на пути, выглядели усталыми и сломленными. Даже дети были угрюмыми и насупленными: взгляд у них был такой же тяжелый, как и жара, нависшая над долиной.

Во время ссоры в Белграде Мик и Джуд высказали друг другу все и теперь ехали в полном молчании; но прямая дорога, как и все прямые дороги в мире, так и звала поспорить. Когда управлять машиной легко, разум пытается занять себя чем-то еще. А что может быть лучше хорошей драки?

– И какого черта ты собираешься осматривать очередной монастырь? – спросил Джуд, явно желая ссоры.

– Мы уже далеко заехали… – Мик старался сохранять спокойствие. У него не было настроения спорить.

– Бля, опять эти Богородицы, да?

Стараясь изо всех сил не повышать голос, Мик взял путеводитель и громко прочитал:

– …там можно до сих пор полюбоваться на величайшие образцы сербской живописи, включая фреску «Успение Пресвятой Богородицы», которую многие ученые называют неувядающим шедевром рашской школы.

Тишина.

Потом снова вступил Джуд:

– Я церквями сыт по горло.

– Это шедевр.

– Да если судить по этой треклятой книге, тут кругом сплошные шедевры.

Мик почувствовал, как теряет самообладание:

– Да всего-то два с половиной часа осталось…

– Я тебе сказал, что не хочу осматривать очередную церковь: меня от одного их запаха тошнит. Эти тяжелые благовония, застарелый пот и постоянная ложь…

– Да крюк небольшой; потом мы сможем снова выбраться на дорогу, а ты прочитаешь мне очередную лекцию о фермерских субсидиях в Санджаке.

– Я просто пытаюсь вести какую-то приличную беседу, а не слушать бесконечную чепуху об этих херовых сербских шедеврах…