правила. Дабы не прослыть варваром и мужланом, следовало подчинить свои чувства строгим условностям. Этикет того времени не был аскетическим и пуританским, отнюдь. Тем не менее он обуздывал непотребство, требовал от членов общества знания правил «искусства» или «науки» любви — ars amandi.

Несколько поколений выросло в эпоху куртуазности. Воспеванием женской красоты полны произведения литературы и искусства. Например, многочисленные рыцарские романы, в том числе цикл об Амадисе Галльском, получивший широкое распространение в XV–XVI вв. Это знаменитый «Роман о Розе», настольная книга нескольких поколений, своеобразная энциклопедия светской жизни. Средневековая по форме, она описывает почти языческие чувственные переживания, создает особый язык для выражения чувств. Приветливость, Щедрость, Искренность, Опасение, Злоязычие — эти аллегории становятся расхожими понятиями в словаре куртуазного обихода.

Ещё более, чем в литературе и искусстве, куртуазность присутствует в повседневной жизни, как бы окутывая её романтическим флёром. Это «суды любви», которые устраивались во время эпидемии чумы, «дабы развеяться». Члены суда, наделённые громкими титулами — Рыцари чести, Оруженосцы любви, Магистры прошений и другие, — читали литературные произведения и проводили диспуты о любви. «Суды» представляли собой своеобразные аристократические литературные салоны, напоминавшие бюргерские «палаты риторики». Эти придворные игры просуществовали достаточно долго, в них участвовали сотни людей.

К развлечениям аристократии относятся и всевозможные амурные игры: «замок любви», «фанты любви», «изящные вопросы». Создаётся культ разнообразных атрибутов: эмблем, имён, зашифрованных в виде шарад, колец, шарфов, драгоценностей. Важна символика цвета, о ней издавались специальные пособия, нечто вроде пользовавшейся большой популярностью «Геральдики цветов». И, наконец, куртуазный дух привносится в средневековый аристократический спорт — рыцарский турнир, в котором особенно чётко проступает эротический момент — поединок ради Дамы. «Возбуждённые турниром, дамы дарят рыцарям одну вещь за другой: по окончании турнира они без рукавов и босы».

Средневековая миниатюра Les Cerimonies et ordonnances

Всё это — светские развлечения, праздное времяпрепровождение знати. Однако правящие сословия формируют эстетический идеал эпохи, прививают обществу определенную систему ценностей. Для Возрождения характерен культ физической красоты, прекрасной телесности, акцентирование чувственности, жажда физической любви. Эпоха любуется обнажённым телом — будь то портреты королевских метресс или возлюбленных самих художников, например, Дианы Пуатье, Агнессы Сорель, Форнарины и других.

В духе времени принято было заказывать портреты обнажённых фавориток правителей. Чрезвычайно симптоматичен обычай, когда высокого гостя приветствовали прекрасные нагие женщины. Они декламировали хвалебные вирши либо изображали мифологические сцены вроде суда Париса. Таков был въезд Людовика XI в Париж в 1461 г., Карла V — в Антверпен в 1520 г. Прямая, открытая и бесстыдная в своих чувствах и желаниях, ещё не обременённая тем грузом условностей и комплексов, которые появятся позднее, эпоха наслаждается вновь открытым человеческим естеством, отбросив средневековые запреты.

Глава XIV

Тема смерти: макабр

Макабр

Тема смерти всегда присутствует в жизни общества, но, пожалуй, «ни одна эпоха не навязывает человеку мысль о смерти с такой настойчивостью, как XV столетие». Именно в это время восприятие смерти становится особо острым и поражает воображение, её образ получает неведомую ранее трактовку, а в быту происходит модификация старых и создание новых ритуалов. Эта тема становится одной из ведущих как в духовной культуре, искусстве, так и в повседневной жизни. «Смерть стала спутницей Ренессанса», — писал Ж. Делюмо.

В XIV в. появляется странное понятие «макабр», происхождение которого не совсем ясно. Возможно, оно было принесено из крестовых походов. По некоторым версиям, оно происходит от арабского слова, означающего гробницу, могилу. Понятие материализуется, превращается в культурную форму, переживающую подлинный расцвет в XV в. Макабрическая культура вбирает в себя идеи, образы, атрибутику смерти. Этот феномен стал настолько ёмким и значимым, что в нём нашла своё выражение метафизика смерти, с ним нераздельно соединилось её позднесредневековое воплощение.

В макабре сочетается несколько идей. Старая, хорошо знакомая ещё античному миру мысль о бренности всего живого постоянно присутствовала в христианской и светской литературе, церковных проповедях. Мотив об утрате былого великолепия слышится, например, в латинских стихах XII в., которые принадлежат Бернарду Морландскому:

Где Вавилонское царство вселенское?..

Где доблесть Регула?

Рема иль Ромула? Что с ними сталось?..

Имя порожнее нам лишь осталось…

В той же тональности звучит рефрен вийоновской «Баллады о дамах былых времён»: «Увы, где прошлогодний снег?» Элегические вздохи дополнялись картиной угасания жизни, её распада, представленных архаично и традиционно. До XIV в. это — прах и пыль, идея природного круговорота, явственно звучащая в литургиях: человек выходит из праха и вновь в него обращается. Теперь же на авансцене появляется новый образ — разлагающаяся плоть, гниющая масса, кишащая червями. Воплощение смерти — отвратительные тела, охваченные тленом, с неестественно вывернутыми членами, с открытыми ртами, зияющими глазницами, вываленными внутренностями. Люди той эпохи, как будто загипнотизированные подобным зрелищем, возвращались к нему вновь и вновь. Вот отсюда, с появления данного образа и ведёт отсчёт времени феномен макабра.

«Средневековье заканчивается трагическими интонациями, драматической жестикуляцией, неотступным напоминанием о боли, страданиях, тлении плоти», — писал Ж. Дюби. Потрясающую картину разложения дополняют два не менее значимых сюжета: Танец смерти и Триумф смерти. «Танец смерти — это нескончаемый хоровод, где сменяются мёртвые и живые. Мёртвые ведут игру, и только они пляшут. Каждая пара состоит из обнажённой мумии, сгнившей, бесполой, но весьма оживлённой, и мужчины или женщины в одеяниях, подобающих их социальному статусу, с выражением ошеломлённости на лице. Смерть протягивает руку к живому, желая увести его за собой, но он ещё не покорился её воле», — так описывает макабрический танец Ф. Арьес. Своей пляской смерть преподаёт урок всеобщего равенства: все сословия, все возрасты проходят в ней в некоем иерархическом порядке — мужчина и женщина, папа и император, рыцарь и монах, купец и пахарь, старик и малое дитя, шут… Она всем напоминает о грядущем смертном часе. «Так будешь танцевать ты сам, помни об этом», — говорит зрителям этот хоровод.

Ещё один распространённый сюжет — Триумф смерти. Здесь она предстает в облике скелета или мумии, правящих колесницей. Повозка, даже изображённая в виде жалкой тележки, как у П. Брейгеля Старшего, — это терминатор, мощная боевая машина, уничтожающая всё живое на своем пути. Здесь смерть торжествует, демонстрируя собственное могущество, она движется вперёд как слепая безжалостная сила, не разбирая дороги, не замечая, кого давит её колесница. Она фатальна и абсурдна и оттого ещё более жестока.

В XV–XVI вв. макабрическая тематика составляла бытовой фон повседневной жизни человека. Это фрески в церквах и на кладбищах, надгробная скульптура, иллюстрации к часословам, предназначенным для благочестивых мирян, гравюра на дереве, получившая широкое распространение.