не имелось. А потому защитники всей толпой ринулись на тот участок стены, где располагались главные ворота, и угроза прорыва неприятеля казалась весьма реальной.

Со стен и башен, находящихся возле ворот, полетели стрелы. А под большими котлами, стоящими на стенах, подожгли хворост, готовясь лить кипящее оливковое масло на головы штурмующих. Но, вся суета оказалась тщетной. Никто из крестоносцев не смог пробиться к воротам. К удивлению и радости обороняющихся, христиане больше громко кричали, сотрясая воздух и звеня оружием, чем рвались на штурм стен.

— Ну, теперь пришло наше время вступить в бой, брат Грегор! Похоже, что враги поверили в штурм ворот. Значит, будем атаковать! — воскликнул Ибелин, давая команду своим людям выбегать из башни и захватывать примыкающее пространство, включая соседние башни и крепостной двор.

Григорий вторил графу:

— Что ж, битва обещает быть славной, монсеньор. Если только всех нас тут не положат. Но, не должны, потому что Господь за нас!

— За Господа и Храм! — выкрикнул знаменосец, и все остальные храмовники дружно поддержали боевой клич своего братства.

Напора и решимости войска Монфора хватило только на то, чтобы завязать бой с наружным охранением ворот. Впрочем, так и было задумано для того, чтобы избежать потерь при штурме. И все равно, сарацины до самого последнего момента не поняли, что их провели. Купившись на то, что крестоносцы перед воротами продемонстрировали слабость, сарацинские командиры даже начали собирать бойцов в контратаку, когда внезапно им в тыл с южной стороны ударила пехота графа Ибелина совместно с тамплиерами.

К тому моменту христиане без лишнего шума уже заняли еще две соседние башни и обе казармы, внезапно напав на их охрану. Немногочисленных стражников быстро перебили, потому что основные силы, в том числе и обитатели казарм, уже сгрудились возле ворот. Жестокий бой завязался там, когда пехота крестоносцев, проникшая в крепость, с тыла врубилась в ряды неприятеля.

И впереди пехоты сражались в пешем строю тамплиеры вместе с людьми Ибелина. Плечом к плечу с Григорием, слева от него, в самой гуще боя, снова бился и французский рыцарь Бертран де Луарк, который теперь состоял на службе у графа, дав присягу новому сюзерену, как полагается. И он на этот раз был совершенно трезвый. Что стоило противникам многих потерь, потому что трезвым этот рыцарь сражался значительно лучше многих других.

А справа от Грегора Рокбюрна бился знаменосец и остальные храмовники. Сам граф Ибелин держался чуть позади, отдавая команды. Впрочем, так и надлежало поступать особе столь высокого ранга. Привыкший биться на коне, Жан Ибелин чувствовал себя в пешем бою не слишком уверенно. Он не обладал высоким ростом и мощным замахом. Сражаясь верхом, он больше полагался на выучку своего боевого коня и на точность удара копьем при сшибке с противником, что и выручало графа.

Храмовники же обучались и пешему бою не хуже, чем конному. И они уверенно теснили сарацин к воротам. Тем более, что никакого пикейного заграждения противник организовать не успел. Крестоносцы накинулись неожиданно, атаковав изнутри крепости, откуда сарацинские командиры меньше всего ожидали удара. Потому сопротивление оказалось беспорядочным, и больше походило на свалку. Атакующие действовали стремительно и не дали сарацинам времени, чтобы построиться в боевые порядки. Мамелюки рубились отчаянно, но их сопротивление удалось сломить, когда сзади от захваченной башни подошел отряд арбалетчиков и поддержал наступающих крестоносцев меткими выстрелами.

Защитники ворот дрогнули. Их лучшие воины пали, а остальные под натиском авангарда, построенного в клин и состоящего из храмовников и сильнейших мечников графа Ибелина, начали отступать. Но, окончательно переломить исход боя за обладание воротами помогли христианские копейщики, подошедшие следом за арбалетчиками. Длинные пики воткнулись в оставшихся на пути врагов, и ворота оказались свободными. Вскоре толстые и тяжелые створки, сделанные из ливанского кедра и окованные железом, удалось отворить изнутри. И граф Ибелин затрубил в свой большой серебряный рог, украшенный драгоценными камнями и подвешенный у него на шее поверх доспехов на длинной золотой цепочке.

Услышав сигнал, барон Монфор тоже затрубил в рог. Дав приказ своему войску идти на штурм. И тут уж вся нерешительность слетела с крестоносцев. Тяжелые всадники во главе с самим Монфором ворвались в крепость, сминая ее защитников. Сарацины делали, что могли. Наемники со стен лили кипящее масло, лучники стреляли с башен, а мамелюки отбивались ятаганами еще какое-то время. Еще около часа в ночи при свете костров, факелов, луны и звезд возле ворот раздавались вопли, стоны, гомон дерущейся толпы и звон оружия, но исход схватки уже был предрешен.

Последней точкой битвы стало поспешное отступление командиров с остатками войск от ворот к цитадели, за стенами которой они и укрылись. После этого на городских стенах оставались только отдельные очаги сопротивления. Дольше всего продержалась Северная башня, но к утру и ее удалось взять. Когда солнце встало над Тибериадой, позолотив бликами воды озера, вся городская стена оказалась в руках у крестоносцев.

Хотя немало бойцов пали в сражении у ворот, все выжившие находились в хорошем настроении. Любой солдат в войске, независимо от своего положения, понимал, что победа далась относительно легко. Если бы пришлось штурмовать стены, небольшими потерями отделаться не удалось. Но, полностью наслаждаться победой они тоже пока не могли, потому что городская цитадель, отделенная рвом от остального города, все еще удерживалась сарацинами. И там, за высокими стенами, скрывались городские правители вместе с остатками войск. Хотя весь остальной город достался крестоносцам на разграбление, чем они пока и довольствовались.

Утром и целый день потом в городе раздавались возмущенные крики хозяев домовладений и лавок, у которых завоеватели отбирали имущество. Кричали и женщины, которых насиловали. Родимцева все происходящее возмущало, но сделать он с этим ничего не мог. Таковы в этом времени были обычаи войны, согласно которым, покоренные города отдавались на разграбление победителям на три дня. И в течение этих трех дней никто из начальства не имел права делать бойцам замечания. А вот после этого срока за мародерство начинали вешать.

Григория несколько успокаивало только то, что его отряд мародерством не занимался. Во всяком случае, братья-рыцари не принимали участие в грабежах и насилиях. Они молились по расписанию, заведенному в братстве, и методично зачищали ту территорию, на которую имели право. То есть, тот самый южный городской район, откуда они и начинали атаку, выйдя из Южной башни. Жители покоренного города встречали их настороженно, но относились терпимо. Сарацины были наслышаны о благородстве тамплиеров. Ходили слухи, что храмовники никого из