На следующий день начали подъем в гору. О том, что ждет их за этой горой, уже не думали. А тайне, конечно, надеялись, что гора окажется последней, но вслух не говорили, чтобы не сглазить. О том, какой сегодня день, тоже не вспоминали. Борзеевич отмечал дни в блокноте машинально, обводя дату кружочком. Оба знали наверняка, что зима для них еще долго не закончится. Все дни были похожи один на другой, однообразные пейзажи приелись…

Но на пятой покоренной вершине произошло нечто, отчего и Манька, и Борзеевич разинули от изумления рот, рассматривая город, который предстал перед ними, будто перенесенный сюда по волшебству. Молчаливый, грозный, как призрак на своей панихиде, обнесенный крепостной стеной из толстой кирпичной и каменной кладки.

Не без страха Манька и Борзеевич ступили за широко распахнутые городские ворота…

Город был каким-то ненастоящим – призрачным, стоял, скрывая скалы и вершину, но чувствовалось, что он еще жив. Люди выглядели по-другому, не как в современное время. Наверное, когда-то были красивыми, если подкормить и нарумянить, но сейчас их лица были изуродованы темными кругами вокруг глаз и мукой, начертанной на их челе. Все они выглядели больными и страшненькими – скелеты, обтянутые кожей. Казалось, что каждое тело приковано к своему месту – никто не гнался за пришельцами. Жители, мимо которых Манька и Борзеевич проходили, то и дело пытались ухватить их за подол. Но, видимо, они для жителей города тоже были призрачными: плотные пространственные тени врывались в плоть и, не найдя ничего для себя, отступали, не причинив им вреда, оставаясь лежать в той же позе, в какой их замечали. Но цепей или веревок на них не было. Кто-то умирал на улице, повалившись наземь. Кто-то корчился в агонии, оставаясь в доме, то за столом, то в постели, а некоторые стояли у двери, будто открывая дверь гостю.

Но гостей тоже не было видно…

Картины, виденные в Аду, так напоминали сие место, что теперь уж Борзеевич представил Ад так точно, что мог бы утверждать, что побывал там.

Удивляя своей живучестью, город был таким древним, которому, наверное, были тысячи и тысячи лет. Все записи на стенах и на вывесках были сделаны странными знаками, не то иероглифами, не то рунами, но сколько бы Борзеевич тупо не пялился на надписи, он не увидел сходства ни с одним знакомым ему алфавитом, в которых он считал себя абсолютным профи. Борзеевич заглядывал внутрь домов, изучая помещения, и выходил наружу, снова рассматривал надписи, слюнявил карандаш и пытался скопировать знаки в блокнот, который всюду таскал с собой и берег пуще глаза.

– Вот здесь, должно быть, написано «булочная», – решительно заявлял он, просчитывая количество знаков.

Манька с сомнением качала головой.

– Или «столовая», или «кафе», или «трактир», или… название какое-нибудь… «Червяки на затравку» …

– Тогда, – не соглашался Борзеевич уступать, – надо найти еще такой же дом с печью, прилавком и столами. Если название повторится, то прав я, а не ты!

– Ночь пришла и уйдет, – сердился Дьявол. – К чему изучать мертвый язык? Он мертв, и все что вело его к гибели, делали люди, которые говорили на мертвом языке.

– Ну, не такие уж они мертвые, – раздраженно спорила Манька, обходя старца с пробитой головой. – Что-то да здесь было. И этот ранен, и этот…

От города исходило что-то нехорошее. Манька так же чувствовала эманации в избе, когда та была больная. Но там она чувствовала боль и надежду, а здесь эманации подавляли и вызывали страх. Волосы вставали дыбом от вида мрачного умирающего города. Даже дышалось тяжело: воздух в этом месте удивлял своей спертостью, словно город стоял не на горе, где дули безумствующие ветра, а в каком-то другом месте, и солнечный день становился тьмой, где город врастал в камни – в городе царила ночь.

Пересекая его, они словно бы погрузились под воду…

То тут, то там в общей картине имелись некоторые пробелы – места, где вообще не было домов. В таком месте и Манька, и Борзеевич понимали, что все, что тут есть, им только чудится, а на самом деле они все еще идут по горе, и там, за пределами мрака, все еще день.

– Манька, нам здорово повезло! Мы идем по Проклятому городу! – Борзеевич вдруг остановился, к чему-то прислушиваясь.

Он мгновенно вспотел, потирая виски, раскраснелся, разволновался, будто только что получил крупную премию. Манька перевела взгляд на Дьявола, который снисходительно поглядывал на Борзеевича сверху вниз.

– Что еще за Проклятый город? – мрачно озираясь, она шагнула ближе к Борзеевичу.

– Можно услышать… – с рассеянным, туманным взглядом невнятно пробормотал он. – Проклятый… Там стонут тени, перекрывая голос ветра, и ночь не опрокинется с утра… О, время!

– Мне кто-нибудь что-нибудь может объяснить?! – раздраженно, нарочито громким голосом спросила Манька, словно хотела отпугнуть притаившегося за углом зверя. В прочем, так оно и было – голос она повысила, чтобы рассеять страх. Но голос утонул, и стало еще страшнее.

– Не мешай, – осадил ее Борзеевич, глядя вдаль, будто тоже ждал, что зверь вот-вот появится. – Манька, если мы отсюда не выберемся, мы тут навечно останемся… Сведения скудные, но доподлинно известно, что самые страшные колдуны отправляли в такой город людей, избавляясь от них. И никто не знает, что с ними произошло. Лишь однажды вернулся некто, по имени то ли Алладин, то ли Нидалла… Может, были еще, но в моей голове заархивирован только этот случай. Очень богат стал. Историческая хроника упоминает о некой чудесной лампе, в которой живет джин, исполняющий три желания…

– И что с ним стало потом? – не унималась Манька, усвоив навсегда, что все сказки лгут, но намекают на толстые обстоятельства, тем более она тоже про подобное слышала.

– В общем-то, ничего нового. Некая мадам, вызнав секрет лампы, выкрала ее, убедив своего любовника первым желанием отправить мужа-героя обратно… История бы забылась, но тот человек оставил подробные описания проклятого города, о его несметных сокровищах, среди которых обрисовал занятные вещицы. Некоторые из них порой появлялись в том или ином месте и исчезали так же внезапно…

– Их сто раз уже растащили, – успокоила его Манька. – Если описал, то обязательно растащили бы…

И вдруг остановилась, как вкопанная.

Они, наконец, вышли на городскую площадь. Груды золота и украшений лежали, будто родившись по их слову. Борзеевич споткнулся, опрокинув глиняный кувшин. Золотые монеты со звоном покатились к ее ногам.

Борзеевич тоже застыл, раскрыв от изумления рот.

– Не растащили! – сдавленно прошептал он, задохнувшись и не отводя глаз от мерцания драгоценных камней, освещенных внезапно вспыхнувшими факелами на столбах, украшающих площадь по кругу по самой ее границе.

Манька едва успела схватить его, грубо отпихнув в сторону, когда он потянулся за монетой.

– Сомневаюсь, что они нам не снятся! – отрезвила она Борзеевича, который и сам приходил в себя. Все-таки богатства он видел. Его больше привлекла древность, которую он не знал, не помнил, которая прошла мимо.