первой половины XX веков произошли кардинальные изменения в отношении человека к природе. Это отношение теряет свой непосредственный характер, утрачивается привычная наглядность. Природа теперь противостоит человеку как нечто чуждое и опасное. Соответственные драматические изменения произошли и в субъекте. «Знаемое» уже более не совпадает с воспринимаемым, представляемым, воображаемым, и тем более – с переживаемым. Это рассогласование, расслоение субъективной сферы изменило характер чувственного восприятия человеком действительности, выдвинув на передний план, с одной стороны, утверждение в правах новых форм чувственности, а с другой – потребность в художественной абстракции, «беспредметности».

Гвардини пишет о внутренней противоречивости утверждающейся посткультуры, о её двуликости, чреватости не только разного рода благами, но и антикультурными, «демоническими» проявлениями. И так будет, говорит он, до тех пор, пока человек не освоит разбуженные им самим безличные силы и не включит их в новый нравственный миропорядок.

Одним из устоев культуры Нового времени на протяжении столетий был идеал Гения – исключительной по масштабу своих дарований творческой личности. Однако впоследствии наука и техника, преобразовав социальную реальность, произвели на свет «человека массы». В отличие от многих, Гвардини склонен видеть в этом факте не только угрозу усреднения человечества, но и новые возможности, новые задачи. Притязания массового человека скромнее, чем у титанов Возрождения, но и он способен оставаться «лицом», сохраняющим базовые человеческие качества – достоинство, незаменимость и ответственность. Все демократические институты современного общества, утверждает Гвардини, должны быть переосмыслены и перестроены под этот новый, по-новому «гуманистический», тип человека. Кстати, способного к солидарности.

Присущие Гвардини трезвость и мужественность взгляда на настоящее и будущее в полной мере проявились при анализе современной ему религии и перспектив христианской веры. Он констатирует в послевоенной Европе упадок религиозности, нарастание секуляризма. Считает почти неизбежным отказ значительных масс населения от мировых религий и возникновение «нового язычества». Тем не менее, Гвардини сохраняет надежду на то, что христианство сможет преодолеть все эти кризисные явления и тенденции.

Новая, постклассическая эпоха будет суровым испытанием для человечества и его культуры, считает философ. Жертв и утрат тут не избежать. По сути, единственным выходом для достойного человека переломной эпохи остаётся, согласно Гвардини, подлинный героический пессимизм – та горькая сила, которая побуждает к действию, призывая «создать новый образ мира, жизненное пространство для человека, сознающего свой смысл и способного иметь будущее».

2008

Русская эстетика

Эстетика «Слова о полку Игореве»: феномен и рефлексии

(Из размышлений над публикациями в ознаменование 800-летия)

«Слово» – гениальное художественное произведение. Но – как бы в укор тем, кто хотел бы принципиально разъединить поэтическую интуицию и логику, образ и мысль – начинается оно с эстетической рефлексии (хотя сама рефлексия эта и несёт на себе «знак художественности»). Собираясь вести свой поэтический рассказ, еще до начала собственно событийного повествования, Автор задумывается над тем, как это сделать, какими художественными средствами. Искусство и зачатки рациональных суждений о нем, непосредственное переживание эстетических сторон действительности и своеобразная система эстетических воззрений, сложившаяся в Древней Руси XII в., слились в «золотом слове русской литературы» воедино.

Все это делает не только правомерным, но и необходимым анализ содержания и формы «Слова о полку Игореве» с позиций эстетической науки, эстетической теории. Нижеследующие заметки, по нашему замыслу, намечают некоторые конкретные аспекты такого анализа.

Автору «Слова» была хорошо известна традиционная поэтическая манера Бояна. В яркой, развернутой метафоре «соколы/ лебеди «пальцы/струны», в двух стилизованных вариантах зачина Песнотворец нового времени дал наглядное представление о творческом методе своего предшественника. Следовать Бояну для него значило соединить возвышенный пафос прославления князей-героев с предельной изобретательностью фантазии, рождающей самые пышные, изысканные и изощренные сравнения, метафоры, олицетворения. Для Бояна такая манера была по-своему органичной, естественной (струны его «сами княземъ славу рокотаху»); Автору «Слова» она представлялась чересчур выспренней. Недаром характеризующее Бояна выражение «растекаться мыслию по древу» вошло в поговорку с негативным смысловым оттенком. Впрочем, там, где подобная манера казалась Автору уместной, он охотно применял художественные приемы, не менее патетичные и усложненные (сравните, например, поэтически зашифрованный рассказ о Всеславе, включая описание битвы на Немиге).

Сознательный выбор Автором своего, нетрадиционного способа творчества определялся новаторской сущностью решаемых им задач. Творец «Слова» собирался воспеть поход не блистательный и победоносный, а трудный и неудачный. Он хотел раскрыть слушателям и читателям внутренний драматизм и трагизм изображаемых событий, выявить их глубоко поучительный смысл. Главный герой повествования, князь Игорь, был интересен Автору своей человечной противоречивостью, он заслуживал в его глазах не только хвалы, но и порицания. О таких событиях и таком герое следовало говорить, конечно, по-иному, по-новому, сверяя арсенал поэтических средств с реалиями истории («по былинамъ сего времени»), а не с готовыми формулами эпической традиции («старыми словесы»).

Жанровая природа «Слова» характеризуется в тексте тремя терминами: «повесть», «песнь», «слово». Хотя чаще других повторяется наименование «песнь» (очевидно, в силу близости его к наиболее устоявшемуся, привычному длятоговременижанровому образованию), все же в полной мере жанровая специфика этого произведения выражается совокупностью перечисленных определений. Термин «повесть» соответствует собственно эпическому, «песнь» – лирическому или, точнее, лироэпическому, «слово» – ораторско-публицистическому слагаемому, аспекту произведения. «Слово» представляет собой триединство этих начал, взаимодополняющих и взаимопроникающих, пронизывающих друг друга.

Когда утверждают, что началом, на основе которого в данном случае осуществляется жанровый синтез, выступает лиризм, с этим, в принципе, можно согласиться. Вопрос в другом: как понимать лиризм – как нечто чуждое ораторско-публицистическому пафосу (признание последнего системообразующим элементом означало бы, по мнению некоторых, недопустимую рационализацию, логизацию «Слова») или же как его своеобразное продолжение и развитие? Ведь наряду с лирикой интимной, эмоциональной по преимуществу, существует лирика гражданственная, во многом опирающаяся на энергию мысли, публичного слова. Что касается «Слова о полку Игореве», то, думается, именно присущий ему публицистический пафос составляет главнейший нерв его лиризма. Замечательный поэтический памятник Игоревой рати – это и повесть и песнь, но прежде всего – слово. Несомненны нити, связывающие его со «Словом о законе и благодати» митрополита Илариона и другими выдающимися образцами ораторского искусства XI–XII вв.[149] Не случайно даже К. Маркс услышал в героическом эпосе Древней Руси «призыв»[150]. Да и как не услышать его, если «злато слово» Святослава Киевского вместе с последующими обращениями к князьям самого Автора составляет сердцевину всей поэмы. В то же время публицистика «Слова» остается, конечно, художественной, поэтической.

Подлинная разгадка жанрового своеобразия «Слова», полифоничности его звучания при несомненной художественной целостности заключена в его страстности, ярко выраженной тенденциозности, которые отнюдь не противопоказаны настоящему искусству. Автор хотел, чтобы его слушатели и читатели – князья, дружинники