на столе тонкая свечка. Всеволод писал наказы воеводам, тщедушный печатник прикладывал к грамотам вислые печати — восковые, свинцовые, серебряные.

Князь тревожился, недобрые вести приносили с юга загадочные и буйные степные ветры. Стал чувствовать он непрочность, зыбкость вокруг. Переяславское княжество представлялось ему теперь утлой лодчонкой посреди бушующей водной стихии. Куда унесёт её по воле свирепых волн, найдёт ли он, незадачливый лодочник, путь в тихую, спокойную гавань?

Всеволод вздыхал, макал гусиное перо в чернильницу, с какой-то обречённостью и равнодушием выводил очередную строку: «Поганых посторожи. Деревни и сёла оборони. Если набег случится, шли гонца. Огни зажигай на башнях...»

Наконец, он отпустил печатника и слуг, задул свечу и медленно поднялся со скамьи.

Распахнул ставни окошка, вдохнул в лёгкие свежий после дождя прохладный воздух, глянул ввысь, в ночное звёздное небо, потом перевёл взор на тёмные тени деревьев в саду, уловил тихое стрекотание сверчков в густой траве. Вдали раздавались молодые весёлые голоса, слышался смех, мужской и женский.

И странным и диким казалось: где-то шумят свадьбы, праздники, идут беззаботные гулянки, льются рекой хмельные меды. Словно из другого мира, доносятся до его слуха эти голоса. Людям совсем неважно, что вот он, князь, стоит тут один-одинёшенек у окна в пустой палате и грустно взирает в ночную тьму, пытаясь обрести ответы на бесконечно возникающие волнующие душу вопросы. И зарождалась у него в сердце зависть какая-то к простолюдинам, и одновременно охватывали его гнев и презрение к ним, и ещё некая боль душевная, горечь овладевала всем его существом. Насколько далеки все эти простолюдины от его мыслей, переживаний, забот! Они никогда не поймут, не уразумеют его высоких устремлений. Но к чему гневаться на них?

Князь пожал плечами, сам себе удивляясь.

Его, Всеволода, жизнь — это нескончаемая череда дел — мирных и ратных, тайных и явных. И стоит ли теперь, задавшись великой целью, глядеть вниз, размениваться на пустое? Нет, не стоит. Всеволод с шумом захлопнул ставни.

Глава 27

«ПРИБЕРЕЖЁМ ДО ВРЕМЕНИ»

Израненный, пронзённый копьями вепрь бился в предсмертных судорогах. Окровавленные клыки его, насмерть поразившие одного из ловчих, ещё пугали охотников, которые натягивали поводья ретивых коней и с опаской косились на издыхающего зверя.

Князь Святослав спешился, крепкой десницей выдернул из пожен меч, бесстрашно шагнул к вепрю и, размахнувшись, отсёк ему голову. Земля обагрилась звериной кровью. Словно эхо, вторя глухому удару меча, под порывом ветра надрывно заскрипело и тяжело рухнуло наземь старое высохшее дерево на склоне холма.

Ко князю подъехал на гнедом жеребце ромейский патриций.

— Архонт — великий охотник, — заметил он, сойдя с коня, и улыбнулся, обнажив крупные белые зубы.

Святослав выслушал похвалу равнодушно. Всю жизнь трутся возле него ромеи с льстивыми речами, полными лжи и обмана, и научился он не поддаваться их пустословию и коварным нашёптываниям: «Иди на Изяслава. Разве достоин он сидеть в Киеве? Станешь великим, архонт. Базилевс поддержит тебя».

Нет, не по душе Святославу сладкий шепоток ромейских угодников. Крючкотворством да кознодейством не достигнешь подлинного величия, а без него не сесть ему на отцов стол — бояре киевские не примут.

А о Киеве мечтал он с ранней юности, даже не столько о Киеве, сколько о славе и власти. Чувствовал Святослав в себе силу, знал — сможет свершить замысленное, если будет умён и терпелив в меру. Ибо есть у него верная дружина, а с нею и славу, и добыток всегда он сумеет обрести, и вовсе не нуждается он в помощи ромеев.

Но не настал ещё час, не пришло время — чтобы створить большое дело, надо запастись большим терпением.

Но терпеть, ждать Святослав не любил, и чтобы отвлечься от будоражащих ум мыслей о будущем, о власти, о киевском великом столе, учинял он в Чернигове буйные весёлые пиры, на которые созывал всех желающих, неделями пропадал на ловах, собирал при соборе Спаса библиотеку, уже теперь мало в чём уступающую знаменитой Ярославовой, с годами полюбил, подобно Всеволоду, книжное чтение, так, что невозможно бывало порой оторвать его от книг. Но все эти повседневные дела, в сущности, были для князя Святослава лишь попыткой отвлечься от своих честолюбивых мечтаний.

Недолюбливал Святослав старшего брата, Изяслава, а младшего, Всеволода, хотя и слушал порой, в последнее время тоже сторонился — прознал, что это он подговорил беспокойного племянника Ростислава выгнать из Тмутаракани его воевод. Тоже лукав, братец, стойно ромей, отвадил-таки племянника от Ростова с Суздалем. Но ничего, он, Святослав, ему ещё покажет — придёт час, посадит в Залесье кого-нибудь из сыновей.

Сыновья... Четверо их у Святослава. Старший, Глеб, силою отличен, хоть и молод ещё, на ловах первый, в бою храбр, неустрашим, но вот... Нет в нём ума державного, не уразумеет никак, что княжить — не токмо мечом махать. Второй сын, Роман — тот пылок и горяч чересчур. Третьему, Давиду, и вовсе впору не на столе сидеть, а в монастырь идти. Тих, труслив и набожен он, словно монах. Зато четвёртый по возрасту сын, Олег — надежда Святославова. Сей сын всё схватывает налету, всегда его понимает, и радуется отцово сердце — будет кому завещать черниговский стол. А может, и не черниговский — киевский? Кто ведает?

...Когда довольные добычей охотники возвращались из лесу домой, ромейский патриций Кевкамен Катаклон снова подъехал к князю и тихо, вкрадчивым голосом сказал:

— Вот пируешь, охотишься, архонт, а не знаешь, что в Киеве творится.

— Отстань! — недовольно отмахнулся от него Святослав. — Какое мне дело до Киева?

— А разве не ты более достоин княжить в Киеве? — лукаво подмигнув, спросил Катаклон.

Святослав криво усмехнулся.

— Тебе, патриций, сколько заплатили за котору меж нами? Верно, немало злата отсыпали? Дак вот ведай: не пойду на брата!

— А кто говорит, чтобы ты воевал?! — Катаклон испуганно всплеснул руками. — Нет, архонт, не понял ты меня. Ты по-другому сделай. Сиди, терпи, жди удобного часа, киевских бояр одаривай: мехами, золотом, серебром. А дальше всё само получится. И никакой войны не надо. Киев сам к твоим ногам упадёт, как перезрелый плод.

— А ты умён, ромей, — покачав головой, удивился Святослав. — Не то что иные тут отирались, единоплеменники твои. Ну да забудем толковою нашу. Прибережём до времени.

Он рассмеялся и совсем уж по-молодецки хлопнул Катаклона по плечу с такой силой, что тот от неожиданности едва не слетел с седла.

Глава 28