Мите шутка не понравилась, как и нагловатый чернобородый мужик. Петро хоть и был грубоват, но все же как-то надежнее.

— Петро, — тихим, но твердым голосом окликнул его Митя, — а твои приятели, турки эти, где меня высадят? Мне же надо будет как-то сориентироваться. Ночлег и так далее. — Под конец твердость из Митиного голоса окончательно улетучилась.

— Где-нибудь высадят, — не глядя на Митю, небрежно ответил Петро. — Ты чего хотел, в Турцию добраться? Туда и доставят. А уж остальное не их забота.

Конечно, Петро прав. Но, может, хоть на день-другой приютят? Что это вообще за люди? А то вдруг окажутся распоследними бандитами, прирежут еще, чего доброго.

— Петро, а что они за люди? — стараясь не выдать дрожи в голосе, спросил Митя.

— Обычные люди, рыбаки, как мы, — так же безразлично бросил через плечо Петро.

Ага, рыбаки. Митя потому к Петру и обратился, что люди шепнули, мол, он темными делишками промышляет и контрабандой занимается. Что именно он в Турцию переправляет, никто точно не знал. Может, икру в нерест, может, еще чего похуже. Днем Петро работал в совхозе, как все, план выполнял, ничем среди односельчан не выделялся. А чем он в свободное время занимается, считалось его личным делом. Его и его дружков. Что удивительно, ни милиция, ни совхозное руководство об этом ничего не знали, потому что были не местными, а присланными откуда-то, а потому никто им ничего не рассказывал. Митя все в толк не мог взять, как это.

Когда он полгода назад понял, что ошибся и что сокровища хранятся вовсе не в Феодосии, а в окрестностях Венеции, на бывшей вилле Тальони, подаренной ей Айвазовским, он в отчаянии готов был уже поставить крест на собственных поисках. Думал подкопить денег и возвращаться в Ленинград, к Вере. В конце концов, он уже взрослый мужчина, хватит ему дурить. Пора остепениться, как писал отец, обзавестись семьей и заняться наконец всерьез научной работой.

Все было правильно, все верно. Но проклятая мысль о сокровищах, лежащих где-то в далекой Италии, бередила душу, не давала покоя. И он сидел в совхозе, разгружал баркасы с рыбой, провонял этой рыбой так, что, наверное, уже никогда не избавится от вони. Сидел без всякой цели, домой почти не писал, Вере тоже. А что было писать? Тогда-то он и услышал, чем занимается Петро. Раньше он этого угрюмого здоровяка сторонился, даже в душе побаивался, а теперь стал присматриваться, деньги откладывать, еще без всякой цели, даже самому себе до поры до времени боялся признаться, какие крамольные мысли мелькают в голове. А когда дозрел, убедил себя, что ничего невыполнимого в этом деле нет… И правда, чего бояться? Чернорабочим можно в любой точке мира устроиться, не только в советском совхозе, с голоду не сдохнет. Вон у Джека Лондона об этом сколько написано, и у О’Генри, и у других писателей.

Так Митя уговаривал себя с месяц. А потом взял да и подошел к Петру после работы, тот как раз возле своей лодки возился. Сперва он Митю послал куда подальше, но когда Митя ему деньги показал, притормозил, выслушал.

И вот теперь Митя сидит в его лодке в кромешной тьме посреди моря. А может, и не посреди, а в какой-нибудь бухте, и сейчас этот самый Петро и его дружки, чернобородый наглый Матвей и молчаливый седой Захарыч, возьмут его, Митю, за шкирку, бросят за борт, и никто никогда не узнает, что с ним случилось. А денежки его, те, что он туркам должен, заберут.

Митя зябко поежился и боязливо взглянул на попутчиков. Петро выпрямился во весь рост и тихонько жалобно свистнул, словно птица какая-то крикнула или уключина скрипнула. Митя вздрогнул от страха и затрясся. Пока они плыли, он уже сто раз пожалел о дикой своей затее и даже несколько раз подумывал, не попроситься ли назад. Малодушный стыд только и мешал открыть рот. Стыд оказался сильнее самого страха. И Митя молчал, а теперь было поздно.

Как Петро с приятелями нашли в ночном море нужное место, было для него загадкой, но, видно, нашли. Потому что ответил им точно такой же свист. Раздался тихий плеск, и к их лодке приблизился высоким смоляным бортом баркас, едва различимый во тьме. Мите со страху он показался огромным, как многопушечный фрегат. Оттуда в лодку кинули конец, чернобородый закрепил канат, и Петро с Захарычем принялись перегружать на баркас какие-то ящики и мешки. Откуда они взялись? Митя их раньше не видел. Потом позвали его.

— Чего застрял? Быстрее давай, некогда нам тут рассиживаться, — торопил Петро. — Мужики, где он там? Идешь ты или нет? — Нагловатый Матвей, молча подойдя к Мите, дернул его за плечо, поднял со скамьи и толкнул к баркасу. Деваться было некуда.

Все было как во сне. И это плавание в чернильной темноте, и баркас, и чернявые загорелые турки. Все жуткий, фантастический сон. И надо бы проснуться, надо прервать его, но сил не хватает. Воли не хватает, словно ее и вовсе нет, словно он не человек, а ватная игрушка, мягкая и безвольная. Бестелесная, как пушинка. Да он и есть пушинка, ее несет, покачивая на ветру…

— Вставай, приплыли, — толкнул кто-то Митю в бок. Он зашевелился, почувствовал, как затекли у него спина, левое бедро и шея.

Застонал, хотел потянуться, наткнулся на что-то локтем и снова услышал голос:

— Вставай, приплыли. Сходить надо.

Где он? Митя открыл глаза, увидел мутно-белый туман, бочки, между которых он заснул, чей-то черный резиновый сапог. Вспомнил вчерашний вечер. Бросили на берегу, без него уплыли — и слава богу. Со вздохом облегчения он вылез из-за бочки.

То, что он увидел дальше, едва не сбило с ног.

В туманном мареве прорисовывались очертания баркаса, вокруг сновали бородатые турки, неряшливые, с темными неприветливыми лицами и черными, словно уголья в прогоревшей печи, глазами. Им бы по кинжалу в крепкие белые зубы, и будет точная копия разбойников из его детской любимой сказки «Али-Баба и сорок разбойников». Боже, так это был не сон! Он в Турции!

— Я в Турции? Это Турция? — бормотал потерянно Митя, ни к кому особенно не обращаясь.

— Сходить надо, — похлопал его по плечу толстый невысокий турок, которому он вчера отдавал деньги, капитан, наверное. — Давай иди. — Турок говорил по-русски чисто, только гнусавил слегка. Мите от этого стало легче.

— А куда? Куда идти? — рискнул спросить он.

— Куда надо, туда и иди, — пожал плечами капитан. — Только на берегу не крутись, в город иди.

Он долго кланялся и упрашивал капитана не гнать его на улицу, а разрешить хотя бы день пересидеть у него, как-то осмотреться. Тот неохотно согласился, правда, пришлось за это заплатить, и немало. К счастью, капитан согласился взять рубли.

Денег почти не осталось, да и куда бы Митя с ними делся. Тем более из той глухой дыры, в которой его высадили. Город, как гордо именовал это место капитан, был на самом деле обыкновенной рыбацкой деревней.

И зачем он только это все затеял? О чем он думал? Что теперь с ним будет? Одно дело — рассуждать о заграничном вояже, сидя в родном рыболовецком совхозе, под защитой советской власти, а другое — скитаться по миру без денег, без друзей, без документов. Эти вопросы мучили Митю недолго, потому что жизнь поставила перед ним другие, более насущные, и чтобы решить их, пришлось задействовать и ум, и изворотливость, и прочие скрытые резервы. Как оказалось, таковые у Мити имелись.