Тайник открыли. Наружу извлекли большую шкатулку, завернутую в полуистлевшую ткань. Алексей Петрович принял ее из рук специалиста и поставил на стол посреди комнаты. Все присутствующие сгрудились вокруг. Шкатулка была по размерам чуть меньше микроволновой печи, скромно инкрустированная, с бронзовым вензелем Айвазовского на крышке. Ключа, разумеется, не было.

Маша, Никита, Федор и Алексей Петрович торжественно внесли в палату большую шкатулку. Глаза Дмитрия Борисовича загорелись, лежащие поверх одеяла тонкие худые ладони дрожали от волнения.

— Неужели нашли? — с восторженной улыбкой спросил он, не решаясь протянуть руки.

— Да, дед. И без тебя даже не стали открывать. — Никита поставил шкатулку на стул возле кровати.

Замок уже был открыт специалистом, так что Дмитрию Борисовичу оставалось только поднять крышку.

Все присутствующие одновременно выдохнули. Шкатулка оказалась полупустой. В ней лежала связка писем, длинные белые перчатки, старая театральная программка и розовая пуанта.

— Негусто, — заметил Федор, скептически глядя на содержимое.

— Два убийства, — тихо прошептал Алексей Петрович.

— А при чем здесь пуанта? — недоуменно глядя на балетную туфельку, спросил Никита.

— Наверное, потому, что именно Тальони ее придумала, — проговорила Маша, осторожно доставая туфельку. — А еще, кажется, была какая-то романтическая история…

— Невероятно! — протянул Митя дрожащие от волнения руки. — Неужели это та самая туфелька? Туфелька с ее ноги. Туфелька Марии Тальони!

Он благоговейно принял атласный башмачок и с трепетом провел по нему рукой.

— Нашел, я нашел сокровище Айвазовского, — прошептал Митя, со слезами глядя на пуанту. Потом прикрыл глаза, прижал туфельку к груди и тихо умер.

Никто из присутствующих ничего не понял. Они стояли над его кроватью, продолжая разговор.

Дмитрия Борисовича похоронили. Семья Никиты прочла его дневники и переписку, примирилась с его прошлым, простила Веру Григорьевну и приняла Машу.

Никита официально объявил ее своей невестой. Очевидно, сработали гены, другого объяснения он не находил. Но раз проснувшееся желание защищать ее никуда не делось, только крепло с каждым днем, и по зрелом размышлении Никита пришел к выводу, что это и есть любовь.

Ирина Кондратьевна из архива уволилась по собственному желанию. Писать на нее заявление в полицию ни Маша, ни Никита не стали.

Федор по-прежнему сидит в своем салоне, гоняет на байках, совершенно доволен жизнью и менять ее не собирается. С Никитой они подружились.

Маша работает в архиве. Однажды, когда они с Татьяной Константиновной остались наедине, та будто между прочим сказала:

— А знаете, Машенька, моя девичья фамилия — Коростылева.

Маше показалось, что она еще раз проскользнула через петлю времени.

— Да, удивительно складывается жизнь. Видно, я пошла в бабушку, стала архивариусом, — улыбнулась Татьяна Константиновна. — И так неожиданно вдруг раскрылись все тайны моей семьи. Спасибо, Маша, что были так откровенны.

— Вы не сердитесь на меня? — робко спросила она. Все-таки это ее бабушка убила родных Татьяны Константиновны.

— Конечно, нет. Вы здесь ни при чем. Мой папа уже умер, а бабушку я никогда не знала. Хотя мне ее, конечно, очень жаль.

Этот разговор стал финальным аккордом в истории о сокровище выдающегося художника, великой балерины и скромного архивариуса.