стояли бутылки с морсом. Многожён Шавкатович, сладострастно урча, надрезал арбуз. Литвинов зачем-то нацепил лабораторный халат, из кармана которого торчали блестящие хирургические инструменты. Поодаль от группы офицеров переминалась с ноги на ногу троица потных от духоты прапорщиков, между которыми находился обитый блестящим металлом чемодан.

Константин Сергеевич неловко встал неподалёку от тёмной жижи. Предстояло прилюдное купание, и он стеснялся. Наина Генриховна ободряюще ему помахала.

– Товарищ Демидин, – шепнул чуткий Скуратов, – вы только туфельки снимите. Позвольте засучить вам брючки.

На полусогнутых к ним понёсся Литвинов. Не удостаивая Скуратова взглядом, он обратился к Демидину.

– Наина Генриховна приказала раздеться до пояса.

Демидин раздражённо крякнул, но возражать не решился.

Он снял рубашку и китель и передал их Скуратову.

Наблюдатели ахнули. Большинство впервые увидало прозрачную грудь и сияющее сердце Константина Сергеевича. Многожён Шавкатович, чтобы продемонстрировать, какой он впечатлительный, а заодно и то, что впервые видит сердце, прикрыл глаза ручкой. Скуратов бросил было на него злобный взгляд, но взял себя в руки и придал лицу смиренное выражение.

Наина Генриховна сосредоточенно, будто решая в уме какую-то задачу, разглядывала грудь Константина Сергеевича. Наконец она махнула своим веером.

– Входите, товарищ Демидин, – сказал Скуратов, опасливо покосившись на Литвинова.

Демидин, осторожно наступая на камушки босыми ногами, подошёл к луже, из которой доносились булькающие звуки, уханье и нетерпеливое постанывание. Снизу начали всплывать и лопаться тяжёлые волдыри. Демидин неуверенно шагнул в мерзкую жижу. На донной слизи было трудно стоять. Вокруг него забурлило, и на поверхности стали появляться возбуждённые, торопившиеся к человеческим ногам лярвы. Множество крошечных ртов всосалось в кожу, с подлой и льстивой нежностью пробуя её на вкус. Ему было противно, приятно и стыдно одновременно, но отвращение и стыд ослабевали, а удовольствие росло. Он осознавал, что его глаза стекленеют, но ничего не мог с собой поделать, и скоро ему стало всё равно.

Посреди этого ничтожного мира, что там – в центре творения стоял, высился в середине всего сущего он – гигант и гений, обогнавший время на тысячи, даже на миллиарды лет. Он вдруг с восхищением увидел, какие ум, воля и красота соединились в нём. Он был вечным и совершенным – рухнет всё, сгорят звёзды, истлеет, как ненужная бумажка, мироздание, но ничто не посмеет прикоснуться к нему, он всегда будет бессмертен и полон сил, и, смеясь над неуклюжестью прежнего творения, он, быть может, пожелает создать новую Вселенную.

Вот он уже и создаёт её из своей сияющей полноты, единым движением мысли вызвав её из небытия. Он населяет её мириадами существ, улыбается, и его улыбка вызывает бешеный восторг в его созданиях. Он хмурится – просто чтобы посмотреть, что произойдёт, и созданные им существа воют в отчаянии и приносят себя ему в жертву, благоухающими кровавыми молекулами возносясь к его ноздрям.

Демидин трясся от небывалого наслаждения, но непобеждённая частица его сознания ужасалась, видя разверзшуюся бездну, в которую обрушивалось его существо.

Болото вокруг закипело от обезумевших лярв. Наина Генриховна что-то встревоженно приказала. Литвинов заметался по берегу, тряся кулаками и сверкая очами на Скуратова. Полы его белого халата раздувались, а в кармане звякали инструменты:

– Выходить! Немедленно!

Скуратов, с сожалением глядя на свои грубые сапоги, вошёл в жижу и потянул Демидина за руку.

Похищение сердца

Демидин, шатаясь, вышел из болота. В голове у него царило чёрное гадкое похмелье, а глаза слипались от усталости. Услужливый Скуратов достал скребок и отколупнул от отёкшей лодыжки Демидина впавшую в экстаз лярву. Лярва была похожа на толстую гусеницу с пухлым кукольным личиком, закатившимися глазками и полуоткрытым экстатическим ротиком, в котором сверкали металлические зубки. Скуратов воровато оглянулся и незаметно сунул лярву за голенище. Демидина вырвало, и собравшиеся добродушно посмеялись над новичком.

Демидину было стыдно перед зрителями, перед Скуратовым, стелющимся вокруг него кольцами, словно подобострастный змей, перед Наиной Генриховной, глядящей на него со странным нетерпеливым ожиданием. Но больше всего ему было стыдно перед самим собой. Он чувствовал себя бесконечно грязным, но не знал, как очиститься, – грязь была не столько в его теле, сколько в его душе, а как можно отмыть душу, он не знал. Похмелье ослабевало, чувство невыносимого позора навалилось на него, и он с криком повалился на спину, разрывая ногтями грудь.

Зрители увидели, как его сердце покрылось тусклыми коричневыми пятнами и почти угасло.

– Забери меня, смерть! – простонал вконец запутавшийся в Урской паутине Константин Демидин.

Наина Генриховна вцепилась в подлокотники своего сиденья.

– Давай! – хищно заорала она, и бледный от волнения Литвинов, не теряя ни секунды, наклонился к Демидину, скальпелем рассёк его грудь, и, с усилием раздвинув рёбра, победоносно вырвал мерцающее сердце. Рукава его халата были забрызганы кровью, руки тряслись, а лоб был покрыт каплями пота.

– Давай! – снова закричала Наина Генриховна, и Литвинов, держа сердце на вытянутых руках, помчался к ней. По дороге он споткнулся, и зрители ахнули от ужаса, но Литвинов ловко восстановил равновесие и добежал-таки до Наины Генриховны, которая протягивала ему заранее заготовленную шкатулку.

– В операционную его! – взволнованно приказала Наина Генриховна, и двое с чемоданом ринулись к агонизирующему Константину Сергеевичу.

– Выживет? – деловито спросил Литвинов, снимая халат.

Наина Генриховна сделала гримаску.

– Не должен, – сказала она, запирая шкатулку на замок. – Но, с другой стороны, для чего бы иначе им присылать протез?

– Забери его смерть! – передразнил Демидина Литвинов.

Наина Генриховна хмыкнула.

– Какой чувствительный! Прямо одуванчик.

Литвинов шумно вздохнул и умоляюще сложил руки.

– Я очень, очень, устал, Наина Генриховна, – сказал он.

– Десять минут, – разрешила Наина Генриховна.

– До пояса? – спросил Литвинов.

Она взглянула на Литвинова. Тот смотрел на Наину Генриховну собачьими глазами и даже моргал, как щенок.

– До пояса, – согласилась она, пожимая плечами.

Демидин очнулся с ощущением пронзительного холода и ужасной пустоты в груди. У его кровати стояли Наина Генриховна и Литвинов.

– С выздоровлением, Константин Сергеевич, – сказала Наина Генриховна.

– Что… со мной? – спросил Демидин слабым голосом.

Наина Генриховна откашлялась, прежде чем ответить.

– Ваше сердце побудет у меня в сейфе, – сказала она. – Мы вам поставили протез.

– А-а-а-а… – застонал Демидин.

– Это не самое страшное, что могло с вами случиться, – строго сказала Наина Генриховна, в который раз вспоминая чёрную планету.

Она демонстративно зевнула.

– Что… вы с ним сделаете? – спросил Демидин.

Наина Генриховна поджала губы.

– Мне приказано держать его у себя, – сказала она. – Возьмите себя в руки, Константин Сергеевич. Ваш имплант сделан по новейшей технологии. Полковник, обучите его пользоваться новинкой.

– Как бывший военный врач говорю: это настоящее чудо техники! – бодрым голосом сказал Литвинов. –