– Пора, Альфред Степанович? – выдохнул он негромко. И сам же ответил: – Пора…

– Еще двадцать четыре секунды по счислению, – ответил Гадон. – А вот сейчас – пора!

«Морж» осторожно повернул, вписываясь в фарватер, и пополз дальше. Двадцать минут, тридцать, час…

– Командуйте всплытие, Григорий Фридрихович, – распорядился Гадон. – И сообщите нашим… седокам: мы прибыли на место…

Из черной воды в черную ночь вынырнул длинный, акулоподобный корабль. Бесшумно открылись люки, и в воду полетели, надуваясь, плотики из прорезиненного брезента. На них молча ложились штурмовики в черных комбинезонах. Последним шагнул на мягко качающуюся поверхность командир диверсионной группы поручик Зорич. Он пожал на прощание руку Гадона и все так же молча взялся за маленькое весло. Плотики беззвучно растворились в темноте…

На батарее Маджар-Кале, находившейся на азиатском берегу Босфорского пролива, беды не ждали. Да, днем русские корабли в который уже раз вели беспокоящий огонь, и, кажется, фортам Килии и Эльмаса изрядно досталось. Но здесь, в глубине пролива, все тихо, и русские не сунутся. Если, конечно, Аллах не лишил проклятых гяуров остатков разума и не внушил им мысль немедленно погибнуть на минах и под огнем мортир…

В тихую ночь грозно таращились три шестидюймовых орудия, рядом зевали часовые. Все было спокойно, даже как-то мирно…

Поручик Зорич поднял руку и резко бросил ее вниз. Из тьмы вылетела бритвенно острая саперная лопатка и почти напрочь снесла голову турецкого аскера, мирно подремывавшего, опираясь на свой карабин. Одновременно с этим вылетели еще два метательных ножа, и еще пара турок отправились в свой рай к фонтанам, полным вина, и вечно девственным, полногрудым гуриям.

Штурмовики черными тенями перелетали через земляные брустверы и, подобно хорькам, ворвавшимся в курятник, разбегались к казармам, единственному штабному блиндажу, пороховым погребам.

Молоденький турок, открыв рот, силился одновременно вдохнуть и отнять свой карабин у здоровенного курянина Петрушина, который одной рукой перехватил его оружие, а второй крепко держал турчонка за горло, пресекая возможный крик. Пробегавший мимо Зорич, ловко ткнул аскера-новобранца клинком под лопатку и прошипел:

– Какого кипариса возишься, муфлон?

– Так это… промахнулся я ножом, Иван Николаевич, – гулко прошептал Петрушин, в два прыжка догоняя своего командира. – Виноват…

– Вернемся – пять часов с ножом, – постановил Зорич. – Вперед, мать твою!..

Через десять минут батарея была полностью очищена от турок. Штурмовики быстро тащили запалы, тянули провода от пороховых погребов и от орудий, в казенники которых нимало не сумняшеся запихивали по паре снарядов, один – дном вперед.

– Готово! – прилетело из темноты, и откуда-то точно эхом прилетело на разные голоса: «Готово!.. Готово!.. Готово!..»

– Минаев, с фонарем – на бруствер! – скомандовал поручик. – Передай, что батарея к взрыву подготовлена, ждем команды.

Молоденький ефрейтор козырнул, перекинул со спины тяжелый фонарь и полез на бруствер, защелкал рычажком. В ответ замигали темно-красные вспышки, и через пару минут связист вернулся с докладом:

– Велено ждать, Иван Николаевич. С «Моржа» передали, что от наших соседей и с того берега пока сигналов о готовности не поступало. Взрывать по зеленой ракете.

Зорич кивнул и приказал следить за ракетой, а пока, чтобы не терять времени – подкрепиться. Да сухой паек не жрать, а пошарить у турок какой-никакой кебаб или чем их тут кормят. Однако, посмотрев на то, чем кормят турок, штурмовики единодушно решили обойтись сухим пайком…

В это же время штурмовая группа, высадившаяся с подводной лодки «Нерпа», заканчивала зачистку батареи Анатоли-Кавак. Турок еще резали, словно волки баранов, а основную силу батареи – две пушки калибром одиннадцать дюймов – уже минировали заранее принесенной взрывчаткой. А на европейском берегу бойцы полковника Усубова добивали последних защитников батареи Телли-Табия…

В три часа пополуночи с воды у фортов Телли-Табия взлетела зеленая ракета. И тут же на азиатском берегу грохнули взрывы. Словно началось извержение вулканов…

На уцелевших батареях началась суета, ударили барабаны, выбивая тревожную дробь, но ночь молчала. Никто не заметил идущие в полупогруженном состоянии русские подлодки, призраками выскользнувшие из пролива. Теперь преградой на пути русского флота оставались лишь несколько устаревших фортов с допотопными орудиями…

Сообщения о подрыве батарей пришли в Стамбул почти одновременно с паническим докладом о том, что третьей дивизии и жандармов больше нет. Невзирая на ночь, русские продолжали движение к столице Порты, практически не снижая темпа. Их пытались остановить, бросая в бой все, что имелось под рукой. Несколько батарей, разрозненные батальоны, личную гвардию султана, но все напрасно: Георгиевская дивизия шла сквозь эти заслоны, словно раскаленный нож – сквозь масло. Уцелевшие в этой жуткой мясорубке турки не смогли бы даже с уверенностью сказать: задержали ли они русских, или те просто шли вперед, подобно бессмертным ифритам, не обращая внимания на жалкие потуги турецких солдат и офицеров.

Энвер-паша осознал бессмысленность своих действий и решил более не тратить войска, и так немногочисленные, а сделать ставку на оборону непосредственно города. Русские дьяволы наверняка застрянут в уличных боях, а тем временем с фронта подтянутся новые части, и гяуры проклянут тот день, когда они увидели свет дня. На улицах Стамбула лихорадочно строили баррикады, в домах закладывали мешками с песком окна, обкладывали ими же стены первых этажей. Остатки гарнизона и личной гвардии султана Мехмеда V, спешно собранные в столице подразделения мустахвиз и редиф[114] – все они готовились к бою. Все-таки это – значительная сила, и можно рассчитывать на то, что русских удастся если и не остановить, то хотя бы задержать…

С рассветом передовые батальоны уже входили в город и сразу растекались штурмовыми группами по улицам и переулкам. Ветераны, подготовленные именно к городским боям, легко опрокидывали заслоны из спешно собранных войск, и даже потеря двух броневиков уже ничего не решала. Повреждённые машины буксирами уволокли в тыловую зону, а остальные продолжили нарезать подтягиваемые резервы в мелкую сечку.

Гремели взрывы, сносившие целые дома, тяжело бухали выкаченные на прямую наводку гаубицы, в два-три снаряда прокладывавшие новые улицы, чадно полыхал напалм, выжигавший узлы сопротивления. Рокотали пулеметы и автоматические пушки, грозными призраками войны ползли по кучам битого кирпича и камня бронеавтомобили. И над всем этим стоял жуткий вой – плач гибнущего города, который вдруг оказался в самом эпицентре вселенского ужаса.