К полудню, легко раздавив сопротивление оставшихся чахлых батарей, к Стамбулу подошёл русский флот. На флагманском линкоре «Императрица Мария» грозно рыскнули орудийные башни, поползли вверх многотонные стволы. Это адмирал Колчак отдал приказ поддержать десант корабельным огнем.

Но дредноут не сделал ни одного выстрела. Рядом с Колчаком вдруг, словно из-под броневой палубы вырос Анненков, который резко рванул командующего флотом на себя и прошептал ему в самое ухо:

– Отставить! Пристрелю! – И тут же под ребро адмиралу ткнулось что-то твердое.

От изумления и ужаса Колчак не сумел выдавить из себя ни звука. А Анненков продолжал:

– Командуй «Отставить!», твою мать! Пять секунд… Четыре… Три…

– Отставить! – дурноматом заголосил Александр Васильевич. – Отставить! Отставить!

Все в рубке в изумлении уставились на командующего флотом. Тот рвал ворот кителя, хватал воздух, точно вытащенная на берег рыба, и смотрел на всех выпученными мутными глазами…

– Я тоже полагаю, что сейчас открывать стрельбу по городу нецелесообразно, – раздался спокойный голос Анненкова. – Велика вероятность накрыть своих: кто его знает, как они там с турками перемешаны?

И корабельные орудия молчали…

К четырем часам все было кончено. Над султанским дворцом и над руинами германской военной миссии взлетели и затрепетали знамена Отдельной Георгиевской патроната Императорской фамилии штурмовой дивизии.

Султан Мехмед[115] наблюдал за вакханалией штурма с нескрываемой тревогой. И не напрасно. Вот затрещали выстрелы уже возле самого тронного зала, вот рухнули снесенные ударами запертые двери. Завизжали женщины, а перед Мехмедом V вдруг возникли солдаты в черной форме. Один из них, молодцеватый усач со странным ружьем в руках и довольной улыбкой на измазанном копотью лице, обвел всех присутствующих взглядом, высмотрел султана и рявкнул:

– Взять! – Потом огляделся и спросил: – По-русски кто-то понимает? Выходь тады, нам толмача надобно!

Вышли несколько человек, которых тот быстро проэкзаменовал на знание великого и могучего.

– Годится, – вынес свой вердикт усач. – Это – султан? – ткнул он стволом в сторону растерянного Мехмеда, которого держали за руки двое таких же страшных русских солдат. – Султан? Вот и ладушки. А ну, толмачьте своему султаше, что убивать мы его не будем, а сейчас честь по чести поведем к командиру, капитуляцию подписывать… – Он вдруг задумался, завел очи горе, явно что-то вспоминая, и хлопнул себя по лбу. – Сабля его где? Эта? – он ткнул в руки вконец ошалевшему старику изукрашенную драгоценными камнями саблю. – Держи, дед. Ща ее командиру отдавать будешь. Переведите ему…

– … Командир?

Львов обернулся и увидел Чапаева.

– Командир, докладываю: султашку захватили, готов подписать капитуляцию и вот саблю тебе отдает, по законам военного времени. Ну, чего стоишь? – толкнул он вперед полного старика в расшитом золотом мундире. – Давай, топай, кланяйся и саблюку свою отдавай.

Приведенные придворные в разнобой перевели речь Василия Ивановича, и султан Мехмед тяжело шагнул вперед. Протянул свою саблю:

– Кому я отдаю символ своего военного счастья? – спросил он по-немецки.

– Генерал-майор русской армии Львов, – ответил Глеб, не менее султана шалея от происходящего.

– Я прошу вас, генерал, позаботиться о людях, – попросил Мехмед.

– Он о людях просит позаботиться, – сказал Львов Чапаеву.

Тот кивнул головой:

– Так чего тут просить, командир. Мы их уже… того…

– Не волнуйтесь, – сообщил султану Львов. – О них уже позаботились…

Еще через час в изрядно поврежденном дворце появились Анненков и Колчак. Львов встретил, будучи изрядно навеселе.

– Здорово, превосходительства!

С этими словами он махнул рукой. Султанский слуга – здоровенный, черный как смоль негр – подскочил и с поклоном подал поднос с несколькими бутылками и горой фруктов.

– Угощайтесь, товарищи! – задушевно произнес Глеб. – Борь, девок позвать? Они у нас тут уже час, как плясали, но могут и еще… – Тут он улыбнулся какой-то кошачьей улыбкой. – Прикольные, с голыми пузичками…

От такого предложения Колчак икнул. Ругать Львова как-то не хотелось: прямо под рукой у расхристанного генерала и георгиевского кавалера лежал ППШ, а на боку виднелась открытая колодка, из которой недвусмысленно выглядывала рукоять маузера. Да и вокруг своего командира сидели в обманчиво вальяжных позах человек двадцать штурмовиков в званиях от ефрейтора до полковника включительно. И несмотря на то, что перед каждым из них имелась внушительная батарея пустых, полупустых и полных бутылок, глаза у них оставались трезвые и холодные. Как и у Львова…

Но Анненков, по-видимому, своих подчиненных не боялся. Ни трезвых, ни пьяных…

– Ты чего творишь, пьянь подзаборная?! – холодно и зло и бросил он. – Ты до чего дивизию довел, супермен костромского разлива? Какие еще девки, к такой-то маме? Забыл, что у нас за изнасилование положено? Напомнить?

– А кто тут кого насиловал? – удивился Львов. – Я ж вроде ясно и членораздельно сказал: девки у нас танцевали. Вон, Кузякин на гармошке играл, а они плясали. И если ты мне покажешь такого акробата, который может изнасиловать танцовщицу в процессе пляски, не прерывая оной, то я лично тебе в ножки бухнусь. Хоть на плацу перед всей дивизией…

Колчак в изумлении переводил взгляд с одного на другого, а Глеб между тем продолжал:

– И вообще, атаман, я тут тебе подарок, можно сказать – царский, подогнал, и даже не один, а ты… – Рисуясь, он с сокрушенным видом махнул рукой, утер несуществующую слезу и плачущим голосом провыл: – Не ценишь ты меня, атаман. Злой ты, уйду я от тебя…

Анненков сразу понял, что своим показным гаерством друг пытается скрыть распирающую его гордость и удовлетворение от проделанной работы. Э-эх! Он мысленно последними словами выругал тех, у кого жесткости и жестокости в избытке, а вот военной косточки нет и в помине, затем несколько раз глубоко вдохнул и произнес:

– Дисциплину ты, конечно, разлагаешь качественно. Но вот в чем замечен никогда не был, так это в беспричинных безобразиях… – Он демонстративно тяжело вздохнул. – Показывай, что надыбал, трижды мародер Российской империи.

Львов сразу приосанился, встал, застегнул расстегнутый китель:

– Чапай, распорядись, чтобы привели, сам знаешь кого, – скомандовал он, а потом наклонился и вытащил из-под диванных подушек сверкающую драгоценностями саблю и какой-то свернутый в трубку документ. – Вот. Это – тебе. Сабля, в смысле. Дома на стенку повесишь.