Борис вытащил из богатых ножен клинок, полюбовался голубоватыми разводами узорчатого булата и не спросил, а утвердил:

– Султанская. Силен, бродяга. А что за бумага?

Лицо Глеба сияло от распиравшей его радости и гордости так, что в зале стало значительно светлее:

– А это, Борь, фирман султана Мехмеда V о полной и безоговорочной капитуляции Оттоманской державы перед Российской империей. Сейчас тут парни султана вместе с Энвером-пашой и Талаатом-пашой[116] приведут. Джемаля-пашу[117], уж извини, только принести можно, хотя я бы не советовал, а то его там у стенки откапывать придется…

– В-вы… – просипел Колчак. – Вы хотите сказать, что убили нашего единственного сторонника в правительстве Турции?

– Ну, а что такого? – пожал плечами Глеб.

– Да вы хоть понимаете, что натворили?!

– Вот что, адмирал, – резко ответил Львов. – Ты мне тут давай-ка не гоношись, не на палубе. Когда по его приказу курды и аскеры армян резали, это ни вас, ни Антанту особо не волновало, а тут – от-те нате, хрен в томате! Единственный сторонник! – Он демонстративно сплюнул на устланный коврами и засыпанный побелкой пол зала, потом повернулся к Анненкову. – Его тут ребята опознали. Ширенянц Геворк[118] – ты его знаешь, он еще пулемет под Альте-Юген в одиночку захватил, потом еще Восканян[119], Чарахиянц[120]. Ну а у Саркиса Димурзиев[121] – первый друг. Из одного котелка кашу едят, под одной шинелью укрываются. Хаджимурат клич кинул, а кавказцев у нас, сам знаешь – больше батальона наберется. Собрались всей толпой, выволокли Джемаля и вместе с семьей его и… – Тут Львов осекся и совсем другим тоном произнес: – А-а-а, вот и наши вельможные пленники!

Штурмовики буквально втащили в зал трех человек в дорогих мундирах. Анненков оглядел приведенных пленных и отметил, что у одного из притащенных изрядно подран мундир, вспухла левая сторона лица, а под обоими глазами наливаются чернотой великолепные синяки. Перевел вопросительный взгляд на Львова. Тот хмыкнул:

– Энвер-паша, собственной персоной. При захвате за пистолет схватился, обезьяна усатая. Ну, ему и объяснили на понятном для дикарей языке, что когда русский солдат вошел, надо старательно руки вверх тянуть, а не к оружию. А то ведь можно и ноги протянуть…

Анненков понимающе кивнул и больше не возвращался к этому вопросу, а Александр Васильевич Колчак почувствовал, что сходит с ума. И вот этих… этих… ему поручили прибрать к рукам? ЭТИХ?!! Пребывая в полнейшей прострации, он на французском обратился к Энверу-паше:

– Рад видеть вас, ваше превосходительство. Надеюсь… – он замялся, прикидывая, как бы получше обойти печальные обстоятельства пленения турецкого главнокомандующего.

Но Энвер-паша вдруг жалобно всхлипнул и, жутко шепелявя и демонстрируя выбитые зубы, прохныкал:

– Господин адмирал, умоляю: заберите меня от этих зверей… – И тут же покатился по полу сбитый жестоким ударом ноги.

– Ты кого здесь зверями назвал? Русских солдат? – навис над ним Глеб. – Запомни, дерьмо: зверей здесь – трое, и все – турки! Повтори, падаль! Ну?! – и чуть перенес вес на одну ногу.

– Я! Я – зверь! Я – животное! – завопил скорчившийся Энвер. – Не бейте больше!

– Бить меньше – не получится, – заметил Анненков холодно. – Так, ну это, конечно, – повернулся он к Львову, – подарки – ого-го! Благодарность тебе сейчас объявлять или перед всем строем?

Только теперь Борис, уставший за эти двое долгих суток так, что подкашивались ноги, улыбнулся и внимательно оглядел друга. Закопчённая форма кое-где зияла свежими дырками, кираса – вон она, рядом лежит, – получила пару новеньких вмятин, но повязок и крови не видно. Разве что длинная ссадина через все лицо, но это – не страшно. Это здорово радовало!

– А это – еще не все, – сообщил ухмыльнувшийся Львов.

От его ухмылки у Колчака по спине пробежал холодок, а Талаат-паша в ужасе зажмурился. Анненков же удивленно изогнул бровь:

– Ну, удиви меня. Глеб, ты что – еще и кайзера поймал?

Александр Васильевич вздрогнул. Конечно, кайзера здесь не было, да и быть не могло, но… Ему вдруг представилось жуткое видение: на полу лежит скрюченный кайзер, отчаянно пытающийся защитить низ живота и дико вопит: «Я – животное! Я – грязное животное! Только не бейте больше, герр русский солдат!»

– Да не, – засмеялся Львов, и его смех подхватили остальные штурмовики. – За кайзером – это в Берлин. Там нас еще военная жандармерия дожидается, – солдаты снова засмеялись. – Не, атаман, эта штука – хорошая. Хоть и неодушевленная. Только она не здесь. Проехаться придется. Ненадолго.

– Ну, поехали, покажешь.

Роскошный автомобиль «Минерва», принадлежавший султану, уже сменил и водителя, и пассажиров. Рыча двигателем, он нёсся вдоль берега бухты Золотой Рог, в сопровождении двух бронеавтомобилей и полусотни казаков.

Гигантскую тушу линейного крейсера «Гебен» не заметить никак нельзя. Автомобиль лихо повернул к красавцу-крейсеру, и Колчак, до того молча сидевший на откидном сиденье, вдруг охнул и схватился за сердце.

Смерть адмирала как-то не входила в планы Анненкова, во всяком случае – немедленная смерть, поэтому он участливо наклонился к командующему Черноморским флотом:

– Что с вами, Александр Васильевич?

Но Колчак не отвечал, а лишь, выпучив глаза так, что, казалось, они сейчас вовсе выпадут из орбит, тыкал куда-то пальцем. Анненков проследил направление адмиральского перста и снова повернулся к Колчаку: