А тем временем Георгиевская штурмовая начала высадку нахально, без артобстрела берега, на пляжах рыбацкого селения под названием Агачлы, что в тридцати километрах от столицы.

Единственная неполная рота аскеров попробовала, было, занять позиции на берегу, но тут с моря загрохотали орудия крейсеров «Память Меркурия» и «Прут», и турки предпочли бросить оружие и разбежаться.

Когда первые десантные баржи заскрипели днищами по песку пляжа, ни противодесантных укреплений, ни войск на берегу уже не наблюдалось. Стрелковые дозоры и казачьи разъезды, высаженные первыми, мгновенно растеклись по мелким дорогам, беря под контроль всю прилегающую территорию, а дивизия под прикрытием пушек флота начала высадку.

Гидрографы выбрали весьма удачный участок берега, так что корабли с десантом могли подойти почти вплотную к берегу, а дальше начинал работать конвейер из плоскодонных барж, перевозивших людей и имущество на берег. К маленьким рыбачьим причалам ринулись «Эльпидифоры», с которых на берег рекой хлынули штурмовики. Роты тут же сбивались в батальоны, батальоны – в полки, те – в бригады, и вся эта масса споро двинулась вперед.

Еще ворочались на берегу тыловые подразделения, когда первая штурмовая Георгиевская бригада рванулась к Стамбулу.

Первые признаки сопротивления обнаружились лишь после того, как первая бригада отшагала уже добрых десять верст. Впрочем, штурмовики не шагали: как и во время Ковенского дела и Варшавского прорыва во всех местных поселениях срочно собирали телеги, арбы, повозки, и все это катилось под ржание и мычание гужевых животин. Передовой дозор из казаков доложил, что они заметили вдалеке каких-то всадников, но преследовать не стали. Командовавший первой бригадой генерал Крастынь приказал оставить повозки и следовать пешим порядком, держа оружие по-боевому. Поэтому никто особенно не удивился, когда в небе вспухли два облачка шрапнели.

Пули ударили в землю с изрядным недолетом, первый полк немедленно залег, а второй двинулся в обход, но генерал остановил его. Вместо пеших штурмовиков вперед устремились бронеавтомобили.

Полевая четырехорудийная батарея, да еще и с батальоном прикрытия – сила серьезная. Только не тогда, когда на нее накидывается с разных сторон два десятка броневиков, что принимаются чуть ли не в упор молотить из трехдюймовок, автоматических пушек Максима-Норденфельда и пулеметов. Русские снаряды мгновенно перемешали артпозицию с мелким щебнем, а пулеметы посекли залегших стрелков.

Видимо, Энвер-паша и не надеялся на то, что батальон и батарея смогут удержать натиск русских войск, а потому наперерез штурмовикам он послал большую часть столичного гарнизона, одновременно приказав передислоцировать каждые два батальона из трех с дарданельских позиций.

Первыми в контакт с георгиевскими полками вошли жандармы. Около пяти тысяч конной столичной жандармерии неслись во весь опор, не слушая приказов армейских офицеров, и обогнали свою пехоту на добрый десяток километров.

Солнце клонилось к закату, когда на передовые части налетела конная лава. Если бы у штурмовиков нашлось побольше времени, чтобы внимательно рассмотреть новых противников, то они, скорее всего, просто попадали бы… От смеха. На ощетинившиеся карабинами, автоматами и пулеметами пехотные цепи, в боевых порядках которых утесами возвышались тяжелые громады бронеавтомобилей, неслись всадники в ярко-голубых хламидах, потрясая старинными однозарядными винтовками Пибоди и размахивая никогда не точенными саблями. Генерал Крастынь, разглядывавший в бинокль этих турецких камикадзе, вздохнул и подумал: «Боже мой! Это ж словно детей убивать…» Потом быстро перекрестился, прошептал:

– Господи, прости меня, грешного… – После чего выпрямился во весь рост и махнул рукой. – Огонь!

С двухсот метров штурмовики ударили изо всех стволов, буквально в секунды сметя с лица земли вражескую орду свинцовым ураганом. Сперва били очередями и залпами, потом броневики и пулеметы замолчали, а остальные бойцы перешли на одиночные выстрелы, добивая тех, кому удалось выжить в первые секунды.

Из вышедших в атаку пяти тысяч не ушел никто, и поле, заваленное трупами лошадей и людей, могло бы испугать менее подготовленного солдата, но недаром в дивизию набирали только георгиевских кавалеров. Раздались команды, цепи сомкнулись, зарычали моторы, и первая бригада продолжила марш на Стамбул…

Один из полков второй бригады, усиленный двумя казачьими сотнями, свернул влево и устремился в лес Фенерьолу. Полковник Усубов Ибрагим-ага Муса-оглы[110] имел своей задачей ликвидировать батареи Сары-Таш, Румели-Кавак и Телли-Табия, имевшие на своем вооружении двадцать орудий, в том числе – три мортиры и две пушки калибром одиннадцать дюймов. Они вполне могли изрядно насолить кораблям русского флота, так что Анненков принял решение привести эти позиции к молчанию атакой с суши.

Двигаться в быстро наступающей ночной темноте по лесу, пусть и довольно жиденькому – задача не самая простая, но штурмовиков не зря гоняли до седьмого пота на полигонах и полосах препятствий. Невидимые, а зачастую – и неслышимые, передовые взводы полка атаковали Сары-Таш за час до полуночи.

Щелкнули металлом курков бесшумные наганы. Раз, другой, и тут же пошли в ход отточенные до бритвенной остроты кинжалы, тесаки и саперные лопатки. Не прошло и пятнадцати минут, как батарея оказалась полностью очищенной от турок. В смысле – живых. Подражая своим обожаемым «атаману» и «командиру», штурмовики не брали пленных, если не видели в них острой необходимости…

С захваченного форта быстро заморгал ратьер[111] – заморгал, выбросил в ночную тьму пулеметную очередь вспышек и потух. С флагманской «Императрицы Марии» бухнул одинокий выстрел согревающим зарядом, выбросил длинный огненный столб высоко в черное небо. И снова тишина. И никто ничего не видел, не видит и не увидит…

Однако увидели. Подводная лодка «Морж» бесшумно нырнула в темные воды и тихо-тихо поползла вперед. Командир лодки, старший лейтенант Гадон[112] внимательно следил за стрелкой секундомера, а его помощник Швебс[113] не отрывался от карты…