Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Не заикнулась бы Клавдия Захаровна о том, что знает, если бы не вздумал муж увольняться с завода и куда-то ехать. Значит, не уверен в себе, боится быть рядом с Зинаидой Алексеевной, либо она оттолкнула его, не приняла, и теперь ему невмоготу оставаться здесь.
А может, думала Клавдия Захаровна, выйти ей на кухню, где сидит в одиночестве муж, переживая свою вину, которая как бы и не была вовсе его виной, а была ничья или даже ее, потому что она не умела держать себя в руках, не умела быть ему товарищем, другом, каким наверняка была бы Зинаида Алексеевна, выйти и сказать...
«А жить-то как, как жить?..»
Понять и простить — значит возвыситься, подняться выше обиды, очиститься душой. Это Клавдия Захаровна понимала. Но ведь он, наверное, целовал ее, обнимал и как же после этого она станет обнимать его, как ляжет с ним в постель, как переживет прикосновение рук, которые ласкали другую?.. А хоть бы и не ласкали. Желать чего-то в мыслях — все равно что иметь, все равно что сделать...
Все-таки Клавдия Захаровна встала, посмотрелась в зеркало и напугалась своего лица. Было оно отекшее, постаревшее и синее. Она протерла кожу одеколоном, припудрилась, поправила прическу и вышла в кухню.
Анатолий Модестович сидел, уронив на стол голову. На дворе визжала пила. Значит, вернулся старый Антипов и пилил дрова. Он всегда пилит дрова, когда бывает зол.
— Толя... — тихо позвала Клавдия Захаровна. — Увольняться обязательно?
— Да, — сказал он. — Уже все сделано.
— Ты не можешь... Тебе тяжело встречаться с ней?
— Кто-то из нас должен уйти.
— Наверное, ты прав, — молвила она и, чтобы не упасть, привалилась к стене. — Поезжай. Но что мы скажем детям? Что скажем отцу?..
Он не успел ответить. Открылась дверь, и вошел Захар Михалыч.
— Обеда нет, — налетел он на Клавдию Захаровну, — а вы сидите, лясы точите!
Он старался не смотреть ни на зятя, ни на дочь. Подошел к часам-ходикам, подтянул гирю, проворчал:
— Совсем порядка в доме нет.
— Отец, — сказала Клавдия Захаровна, — вот Толе предлагают перейти на новую работу, главным инженером...
— А мне плевать! Хоть министром, раз хочется в мягкое кресло! Обедать давай.
— Он должен уехать, завод находится не в Ленинграде...
— Пусть едет.
— А потом и мы переедем к нему...
— Никуда вы не переедете! — вспылил Захар Михалыч.
— Конечно, Клава, — сказал Анатолий Модестович. — Меня переводят временно.
— Некоторые всю жизнь живут на правах временных, — все же не удержался старый Антипов, а сам подумал между тем, что, пожалуй, зять поступает правильно. Лучшего выхода не придумаешь. Вот только как же его отпускают с завода?.. «Все равно, — сказал себе Захар Михалыч. — Лишь бы Клавдия и дети жили спокойно».
* * *
Не сразу Анатолий Модестович согласился принять это предложение. Он-то собирался просто уйти с завода и подыскать работу где-нибудь поблизости, чтобы не уходить из семьи. А если совсем честно, надеялся, что директор подберет для него место на заводе же, в другом цехе.
Однако признание Клавдии Захаровны изменило его планы, и он понял, что должен уехать. Не сумеют ни он, ни она — она во всяком случае — жить как прежде. Пока не сумеют. Что-то же переменилось в их отношениях или они после случившегося стали другими, и к этому новому состоянию надо привыкнуть, а иначе, даже если оба они будут очень стараться, чтобы перемены были незаметны хотя бы детям, все пойдет прахом. Может пойти прахом, потому что теперь их как бы ничто не связывало кроме долга, кроме родительских обязанностей. Это много, конечно. Но это и слишком, слишком мало...
Жена постоянно будет думать о том, не встречаются ли они с Зинаидой Алексеевной помимо работы, на стороне, да и за себя, по правде говоря, Анатолий Модестович не мог поручиться. Это было не трудно — скрывать свои чувства, когда его тайна была лишь его тайной, когда он знал, что необходимо хранить ее, но тайна, переставшая быть тайной, уже не требует сохранности.
Разумеется, с Зинаидой Алексеевной все кончено, и навсегда, а нет-нет да и ловил себя Анатолий Модестович на том, что думает о ней, видит ее как бы наяву... Знает, что это жена ходит по дому, справляя какие-то хозяйственные надобности, но вдруг почудится, что это Зинаида Алексеевна, почудится или захочется — он потерял разницу между этими понятиями, и оттого все время нужно держать себя настороже, чтобы не окликнуть жену чужим именем. Трудно это, но какие же страдания, думал Анатолий Модестович, терпит жена?.. Нет, выход один — уехать. Оторванные друг от друга расстоянием, они быстрее разберутся в своих чувствах, легче поймут, что должны быть вместе. Может быть, скоро забудется все, сотрется в памяти, как стираются, оседая в сознании, другие случаи, другие эпизоды, и тогда он спокойно вернется домой...
Ребятам было сказано, что он уезжает в длительную командировку. Как раз его отъезд совпал с отъездом большой группы специалистов за рубеж, и сын решил, что отец тоже едет за границу — об этом было много разговоров и на улице, и дома.
— А ты в какую страну? — спросил сын.
— В далекую, — буркнул старый Антипов, бывший при этом.
— Привезешь мне что-нибудь? — не отставал Миша.
— Обязательно, — пообещал Анатолий Модестович, приласкав сына. — Что бы ты хотел?
— Смотря куда ты едешь. Вот если бы в Африку!..
— И что же ты хочешь из Африки?
— Чучело! Или живую обезьянку. Маленькую такую, серенькую...
— Обезьяны вовсе не бывают серые, — сказала Таня. — Они рыжие бывают или рыжево-коричневые.
— А вот и бывают серые! — настаивал Миша. — Наташа, скажи ей, скажи!..
— Бывают, — подтвердила Наталья и как-то странно посмотрела на Анатолия Модестовича, посмотрела так, словно знала все, словно была приобщена к тайне взрослых. Потом взяла за руку Таню и позвала: — Миша, пойдем гулять.
В день отъезда Клавдия Захаровна — похоже, не случайное
