– Помутнение сознания? То есть слабоумие?

– Нет. Симптомы похожи, но это другое.

Доктор Эванс был лечащим врачом ее матери.

– Возможно, вас начнет пошатывать при ходьбе. А то и брюшную водянку заработаете. Это когда в брюшной полости накапливается жидкость, и вы выглядите как на сносях. Я вас прошу, Алекс, отнеситесь к этому серьезно!

– И когда могут появиться все эти симптомы?

– Не стоит на них зацикливаться. Главная проблема сейчас не в них. Вы должны понять: ваше состояние может привести к смертельному исходу.

– Сколько у меня времени?

– Это зависит от того, измените ли вы образ жизни. – Я журналист. Мне к дедлайнам не привыкать.

– Ладно, Алекс. Вот что я вам скажу. Если вы не прекратите пить, то умрете в течение года.

Алекс откинулась на спинку стула и медленно выдохнула.

– В этой брошюрке, – мягко продолжал доктор Эванс, – перечислены все сообщества нашего округа. Это анонимно и бесплатно. И – что самое важное – это работает. Но вы должны сделать первый шаг.

– Полагаю, я его уже сделала.

Я все никак не поверю, что сегодня приходила мама Джейка.

Когда я услышала ее голос, у меня сердце заколотилось как бешеное. И мне всю дорогу казалось, будто я в чем-то провинилась. К концу визита я уже была в полном раздрае. То ли потому, что она школьный секретарь, то ли оттого, что она презирает все, что я говорю и делаю и вообще сам факт моего существования.

Я так понимаю, она собиралась сообщить мне что-то важное, но струсила. Если честно, то, по-моему, она хотела сказать, чтобы я держалась от Джейка подальше. Мол, он слишком хорош для меня или я отвлекаю его от учебы, и если я сейчас же грациозно не откланяюсь, то мне жизнь медом не покажется. Правда, ничего такого она не сказала, а сказала вот что: «Эми, мне неприятно это говорить, но…» Произнесла своим высокомерным секретарским голосом. И на этом все заглохло. Тишина.

Неприятно говорить что?

В конце концов она опять заговорила, но это уже просто был бессмысленный треп. Какая-то чушь о погоде. Мол, из-за плохой погоды отменили поезд папы Джейка, а она, мол, не по погоде оделась… Когда я проснулась, ее уже не было.

Не знаю, придет ли она еще раз. Поверить не могу, как это мама ее впустила и даже не проверила, все ли тут со мной в порядке. Она же могла сказать и сделать что угодно, и никто бы не узнал! Я вообще больше не понимаю, что творится с моей мамой. Все стало как-то неправильно.

Алекс позвонила очень скоро. Он не очень-то хотел с ней встречаться, но она, образно говоря, держала его за костыли, и они оба это знали.

В станционное кафе он приехал заранее и занял столик подальше от входа. Когда вошла Алекс и заказала капучино, сердце тревожно подпрыгнуло.

– Привет, – сказала она, грациозно опускаясь на стул напротив.

– Привет.

В воздухе разносилось приглушенное шипение жарящегося бекона. Повисло молчание, прерываемое лишь звяканьем чашек и бокалов. Алекс не сводила с него пристального, серьезного взгляда и легонько дула на свой кофе.

– Джейкоб, – начала она, так и не отпив из чашки. – Спасибо, что приехал.

– Ну, выбора у меня особо не было.

– Я сдержу свое обещание и не заявлю на тебя в полицию. Я понимаю, что ты сделал это из страха.

Он не улыбнулся. И облегчения не почувствовал.

– Джейкоб, помнишь, ты сказал, что Эми навещаешь только ты один?

– Я сказал, что я так думаю… насколько я знаю… – Его голос сорвался, а сердце понеслось галопом.

Алекс глотнула кофе и чуть улыбнулась. Непонятно – то ли темнит, то ли хочет его приободрить.

– Не волнуйся, – сказала она, – мы с тобой на одной стороне. Я искренне тебе сочувствую и пакостить не собираюсь.

Пальцы на ее худенькой руке чуть заметно шевельнулись. На секунду ему показалось, что она хочет ободряюще накрыть своей миниатюрной ладонью его медвежью лапу. Но рука не сдвинулась с места.

– Джейкоб, – продолжала она мягко. – Мне кажется, ты уже догадался, что я хочу тебе сказать.

Он не отводил взгляд от ее рук. Пальцы снова слегка дернулись. Кожа да кости.

– Я попросила, чтобы мне дали посмотреть журнал регистрации посетителей «Голубой лагуны». Я не знала, что ищу, пока наконец не нашла.

– Моя мама, – произнес он и уставился на собственные руки.

– Твоя мама.

О визите мамы он знал уже какое-то время. Обнаружил это так же, как и Алекс: подпись в журнале регистрации – аккуратная, затейливая, выведенная строго по линеечке. Но, в конце концов, это жизнь, а не телевизор; и он, как истинный сын своей матери, не проронил ни слова.

Мама почему-то невзлюбила Эми. Никогда и ни к кому не проявляла она больше такой антипатии. Ненависть была ей несвойственна; вот чрезмерная опека – да, и вообще она постоянно о чем-то беспокоилась. Посторонним мама могла казаться высокомерной, однако свою семью она окружала безграничной любовью и заботой. Когда на сцене появилась Эми, в глазах матери начало проскальзывать какое-то новое выражение. Эми не сомневалась, что Сью ее ненавидит, и обычно не приходила, когда та была дома.

– Не понимаю, что я такого сделала! – восклицала она, то злясь, то едва сдерживая слезы. – Это потому, что она считает меня вульгарной? Или толстой? Я вообще-то тоже в приличную школу хожу! Пусть у нас мало денег, но вести себя я умею! Мама научила. Как же, блин, меня это достало, Джейк!

Она была права. И Джейкоб, не умея утешить, заливался румянцем.

Вероятно, поэтому мама была так подавлена случившимся. Трагедия Эми заставила ее опомниться, и теперь она сгибалась под чувством вины. В первое время Джейкоб регулярно видел, как она роется в сумочке в прихожей.

– Я выскочу на минутку, кое-что в машине возьму, – говорила она и, скользнув на водительское место, зажигала непослушными пальцами сигарету и затягивалась, а потом, откинувшись на спинку, выдыхала дым.

Возвращалась она с красными глазами и с мятным леденцом во рту.

Раньше он никогда не видел ее с сигаретой. По правде говоря, она вообще не признавалась, что курит. До того самого дня.

– Твоя мама не сказала тебе, что была у Эми? – спросила Алекс.

– Нет, не сказала.

– А почему, как ты думаешь?

– Не знаю. – Он повернулся к окну и покачал головой. – Наверно, не хотела ворошить прошлое. Не хотела, чтобы я оглядывался назад. Она тогда почти сразу сказала, что я должен жить дальше. Не могла же она после такого сама открыто окунуться в прошлое с головой.