Собравшиеся постепенно расселись за столами, сдвинутыми в форме буквы «П», но гул разговоров не стихал. Наконец, постукивая ножом по стакану для воды, Тадежеровичу удалось угомонить компанию, и он заговорил. Журналист говорил минуту или две, но не представил американского писателя. А когда уселся, его наградили восторженными аплодисментами.

— Сначала поедим, — объяснил он Танкреду, — а потом вы выступите. Некоторые из членов общества понимают английский, но будет лучше, если я стану вас переводить, по возможности постараюсь синхронно.

— О чем мне говорить? Я же не приготовил речь.

— В этом нет необходимости. Расскажите, как писали роман «Привет, Цезарь!», о писателях Америки. Членам нашего общества это будет интересно. Потом ответите на вопросы. Нам не часто доводится видеть в Белграде американских писателей, тем более таких известных, как вы. У нас бедная страна, но богатая культура. В Югославии ценят литераторов. Сам маршал Тито не раз присутствовал на наших собраниях, а сегодня вечером нас почтит своим присутствием один из важных министров в правительстве — Петер Карапетаржевич.

— Черный Петер?

— Да… Именно так его имя переводится на английский. Петер. Черный Петер. Вы слышали о нем?

Танкред глянул мимо Тадежеровича на Гелену, сидящую слева от председателя. Она разговаривала с соседкой-югославкой и пропустила упоминание о Черном Петере.

— Да, я слышал о Черном Петере, — ответил Танкред. — Он глава вашей тайной полиции.

— Управления государственной безопасности, — поправил Тадежерович. — Мы не должны лезть в политику. Здесь собрались писатели. — Он сделал паузу. — Правда, к несчастью, у нас есть такие люди, как Банко, которые станут вас задевать, но не стоит обращать на них внимание. Такие, как Банко, есть везде. Но не они задают тон.

Официанты принесли еду, и лишь тогда, когда Танкред принялся за жареного барашка, он наконец посмотрел на правый конец длинного стола.

Таня Марук наблюдала за ним с враждебной улыбкой на красивых губах. Заметив взгляд Танкреда, она поприветствовала его небрежным взмахом руки. Рядом с ней сидел Грегор Вукович, человек номер Три. Он тоже кивнул, когда на нем остановились глаза американца.

— Она прекрасна, — заметил ему на ухо Тадежерович.

Глаза Танкреда все еще были устремлены на Таню.

— Да, прекрасна, — согласился он.

— Я имею в виду графиню, — уточнил Тадежерович, — хотя Таня тоже очень красива. Но в более энергичной манере, что ли. Она представляет нашу новую югославскую… молодую, сильную поросль. Графиня тоже, конечно, югославка…

— Австриячка.

— Югославка, если говорить о нации в собирательном смысле, как, например, о вас, американцах. У нас живут люди многих национальностей и религий — и все они югославы. Графиня из австрийского рода, но она югославка, так как родилась здесь.

— Если она югославка, то почему не может вернуть свое имение?

— Все большие имения в Югославии теперь принадлежат государству. Графиня могла бы вернуть себе часть земли, но немного. К несчастью, ее отец хотел или все, или ничего.

— А если она выйдет замуж за югослава, что тогда? Сможет вернуть себе все?

Лоб журналиста пересекла морщина.

— Я писатель, мистер Танкред. Как и вы, не политик. Вне всякого сомнения, вы ведь тоже не одобряете некоторые шаги вашего правительства.

— Некоторые — да, — вынужден был согласиться Танкред, — но не многие.

— Вот и мы так же. Да, графиня, я весь внимание.

Гелена, повернувшись к Тадежеровичу, сказала:

— Я хотела бы встретиться вон с той очень красивой девушкой в дальнем конце стола.

— С Таней? Таней Марук? Непременно встретитесь. Вы и она самые прекрасные женщины на этом вечере.

— Да, она прекрасна, — заявила Гелена. — Согласен, Чарльз?

— Не считая присутствующих, — уклонился тот.

— И что же ты хочешь этим сказать? Я не всегда понимаю ваши американские метафоры.

— Говорю, что предпочитаю блондинок и восхищаюсь графинями, которых нет у нас в Америке. Блондинками-графинями.

Гелена по достоинству оценила его ответ. Но не преминула вставить еще одну шпильку:

— Южанки более темпераменты.

— Таня родилась на равнине Воеводина и наполовину австрийка.

Искорки зажглись в глазах Гелены.

— Ты настолько хорошо ее знаешь? Мы должны сравнить наши впечатления о тебе… она и я.

Некоторые из присутствующих все еще продолжали есть, но Тадежерович, воспользовавшись небольшим затишьем, начал стучать ножом по стакану. Затем встал и притянул к себе микрофон. Звучным голосом Тадежерович заговорил по-сербски, и, видимо, говорил хорошо, поскольку дважды или трижды его прерывали аплодисментами. Наконец стал поглядывать на Танкреда и вскоре произнес по-английски:

— Мой славный друг мистер Чарльз Танкред.

Раздались громовые аплодисменты, и Танкреду пришлось сделать три попытки начать говорить, прежде чем в зале воцарилась тишина.

— Мои югославские коллеги, — произнес он, — мои друзья и собратья по перу…

Тадежерович перевел это предложение, и Танкред продолжил. Но ему никак не удавалось произнести больше двух фраз, так как журналист тут же его перебивал и переводил. Танкред говорил минут пятнадцать, вкратце изложив условия жизни писателей в Соединенных Штатах, о которых и сам знал мало, поскольку писателем стал не так давно и к нему сразу же пришел успех. Гораздо больше он распространялся о своей работе над книгой «Привет, Цезарь!», о сборе для нее материалов. Однако о своей службе в армии Танкред не сказал ничего. Даже вовсе не упомянул войну. Зато обсудил кампании Цезаря и особо задержался на гражданской войне, которую вели между собой Помпей и Цезарь в тогдашней римской провинции, ныне ставшей частью Югославии.

Однако аудитория не проявила особого интереса к древней истории. Увидев это, Танкред быстро закруглился. Последовавшие аплодисменты были не столь продолжительными, как те, которыми его наградили перед началом речи.

Потом опять заговорил Тадежерович, который явно просил аудиторию задавать вопросы, так как поэт Банко тут же вскочил и провыл… по-английски:

— Мне бы хотелось, чтобы американский журналист поведал нам: правда ли, что в Америке все крестьяне водят автомобили «био-юик»?

Танкред ответил по-английски:

— Только те крестьяне, которые стали поэтами.

Тадежерович перевел, но Банко остался стоять.

— Друг Тадежерович переводит не точно. Ответьте еще на один вопрос, и я переведу сам. Правда ли, что вы изучаете наши военные фортификации на Дунае?

Тадежерович вскочил и яростно завопил на Банко. Поэт ответил не менее громко, и между ними завязалась словесная дуэль. Затем некоторые из гостей начали кричать на Банко, и поэт уселся, напоследок прокляв Танкреда и проорав во всю глотку по-английски: