— Когда бы успел? Она убегала, я догонял, — пожал плечами Ракоци. — Иногда наблюдал издалека. Или пока спит. А все разговоры оборачивались кошмаром. Или моими запачканными ботинками. Звучит странно, понимаю. Но я всё же как-то умудрился влюбиться, пусть всё шло не так, как должно было.

— Кто сказал, что любовь должна быть всегда прекрасна и идеальна? — Герман взял с прилавка уличного торговца печеное яблоко и сунул ему серебряный. — Веками сладкоголосые певцы пытались убедить всех, что к возлюбленной стоит относиться как к богине, и что нет более возвышенного и сладкого чувства, чем любовь. Даже страдания превозносили. Глупцы. Будто бренчание под окнами и лобызание рук имеет какой-то смысл.

— А что имеет? Терпение? Вера?

— Крепкие нервы и чувство юмора. И… что с тобой происходит, когда ты смотришь на неё?

— Я чувствую, что ни прошлое, ни будущее не имеет значение, когда рядом Клэр. Чувствую тепло. Вот здесь вот, — Михаил прижал ладонь к груди. — А ещё — удивительное спокойствие где-то глубоко внутри, даже когда я злюсь на неё.

— Да, понимаю, о чём ты. Только ради этого и стоит однажды полюбить.

— Даже если это не взаимно?

— Тем более, если это не взаимно. Почему бы тебе перестать требовать от своей смертной взаимности, а от отношений — идеальной гармонии, и просто не поделиться тем теплом и спокойствием, которое возникло в твоей жизни благодаря ей? Жадничаешь, что ли? — ехидно спросил Герман. — Ладно, со временем поймёшь и научишься. Слушай, а при термах все еще работают брадобреи?

Почти наступил рассвет, когда Ракоци и Мартелл наконец вышли на того, кто мог повлиять на судьбу Истван. Довольно легко, что не могло не наводить на подозрения. Эту встречу желали не только они.

Великий магистр ложи оказался не так стар, как думалось Михаилу. Эжен Лилль едва перешагнул пятый десяток. Невысокий, полноватый, глава братства Орлеанского казался скорее чиновником мелкого ранга, а не влиятельнейшим человеком Франции.

— Мне позвонил среди ночи сначала министр внутренних дел, а затем сам президент, требуя, чтобы я наконец уладил разногласия между нами, — спокойно, совсем без эмоций сказал магистр, приглашая высших присесть в кресла напротив своего стола. Большинство тех, кто знал о высших, опасались приглашать их к себе в дом. Магистр больше полагался на охрану, чем на суеверие, согласно которому вампиры не могли попасть в дом без приглашения. — Один истерично сообщил мне, что вы грозились обвалить Банк Франции, а другой — что мы получим русских в качестве врагов, если не пойдём на сделку.

— Вы не верите, что мы на это способны, мессе Лилль? — спросил Мартелл, причесанный и побритый, но так и не снявший свою нелепую шляпу, украшенную веточками и облезлыми вороньими перьями.

— Почему же? Верю. Но благо человечества выше блага страны. Даже если президент потребует выдать вам Истван Ракоци, я ведь всегда могу сказать, что слишком поздно и она уже мертва. Подохла от голода, например. Не можем же мы позволять кому-то пить человеческую кровь? Это совершенно нецивилизованно.

Губы Михаила дернулись, будто он пытался сдержать оскал, но он предпочел промолчать. Герман имел больший опыт в общении с людьми вроде Великого магистра.

— Разве для человечества есть угроза, месье Лилль? — склонил голову к плечу Герман. — Это лишь одна высшая. Которую мы обещаем забрать из Франции и держать подальше от ложи. И так же мы компенсируем все… потери. Соглашайтесь. Было бы неразумно продолжить рознь между нами. Ведь если казните Истван… как вы уже сделали это несколько лет назад с одной из наших сестер в Париже, а до этого с Дмитрием, мы просто уйдем в тень. Исчезнем. Но перед этим разрушим всё, что можно, и уничтожим вашу ложу. И всех кто в ней состоит.

— Вампиры знаю только язык насилия?

— Не мы первые начали говорить на этом языке. И как видите, сегодня мы пришли, чтобы договориться. Но что нужно тому, кто отказывается от денег, не хочет большей власти, чем у него есть, и не боится потерять положение? Полагаю, то, в чём вынуждаетесь… что-то очень личное? — Герман поддался вперед, будто пытаясь понять, что скрывается за почти мертвенным спокойствием масона. — У вас глаза человека, который сильно страдает, но вы сами не кажетесь смертельно больным. Это другая боль. Мучащая вашу душу. Кто? Жена, кто-то из детей?

— Дочь, — тихо, практически шепча, ответил Лилль. Напряжение, исходившее от него, ощущалось почти физически. — Ей семнадцать.

— Это страшно — терять детей, — сочувственно сказал высший. — Чем и как долго она болеет?

— Доктора говорят, что это опухоль в мозгу, и Еве остался месяц или два, прежде чем она умрет в мучениях. Кровь вампиров способствует регенерации, и способна излечить практически от всего. Я так надеялся… Но ей не становится лучше.

— Не всё можно вылечить с помощью нашей крови, — вмешался Михаил. — Если это и в самом деле опухоль, то ваши старания тщетны. Смиритесь. Дайте своей дочери спокойно уйти.

— Я читал в древних манускриптах о женщине, что умирала от проказы. Её даже успели похоронить. Спустя год её увидели живой и здоровой в другом городе. Восстановилась даже пораженная кожа. А еще, говорят, она стала избегать света, и почти везде появлялась в компании одного благородного господина, сделавшего её своей женой. Любопытная история, не правда ли? Если Еву обратить, она излечится?

— Скорее всего, шансы есть, — осторожно кивнул Герман. — Но вы и вправду желаете, чтобы ваша дочь стала одной из нас?

Сомнение в глазах смертного удивило Ракоци. Ложа клеймила их веками, искала оружие против высших… и вот теперь магистр готов был отдать чудовищам самое сокровенное, что у него было. Но этот путь не устраивал самого Михаила.

— Это невозможно, — резко сказал он. — Пустой разговор, который ни к чему не приведёт.

Магистр перевел взгляд со старика на Ракоци.

— В чём дело? Так вы можете сделать или нет?

— Позвольте мне прояснить кое-что моему молодому другу, — вежливо попросил Герман. Лилль неохотно кивнул.

Великий магистр ложи был без сомнения великолепно образован. Возможно, помимо классической латыни и древнегреческого он знал несколько европейских. Может быть, арабский, персидский, арамейский, санскрит… Но он точно не мог знать язык шумеров, которым владели все высшие, не открывая тайну даже для обращенных младших. Так что дальше разговор между высшими шёл уже на шумерском.

— Михаил, это то, что нам нужно. Жизнь за жизнь, понимаешь? Истван будет жить, если больная девочка выздоровеет. По мне так небольшая цена.

— Не просто выздоровеет. Станет одной из нас. Как вы себе это представляете, Герман?! — Михаил повысил голос, и магистр настороженно замер. — Если у смертной опухоль мозга, то это может сказаться на ней и после обращения. И тот, кто возьмёт на себя обязательства, окажется прикованным к сумасшедшей или слабоумной младшей. Да и кому вы её хотите впихнуть? Я не откажусь от Клэр.