Мать сверлила его взглядом: угрюмым, немигающим.

– Ты по-прежнему забываешь, что эта жизнь – ничто. Значение имеет только следующая. Мне хотелось бы, чтобы ты об этом помнил.

И она ушла.

Дилл рухнул на диван, схватившись руками за волосы. Ему хотелось блевать. Слезы, сдерживаемые все это время, бурным потоком хлынули из глаз, потекли по щекам. Он закричал – ему понравилось. Он закричал снова, ударил кулаком по дивану, еще раз, еще и еще. Схватив лампу со стола, занес руку, собираясь швырнуть ее в стену. Его удержало лишь осознание, что длинными зимними вечерами он пишет песни под этой лампой. Он поставил ее на стол, лег на пол посреди комнаты в позу зародыша и зарыдал, вдыхая запах провонявшего плесенью ковра.

Слава богу, доктор Бланкеншип оказался таким же пунктуальным, как и его дочь, поэтому у Дилла было лишних двадцать минут на то, чтобы успокоиться и умыться. Краснота и припухлость вокруг глаз почти сошли. Выглядел он не очень, но впечатление было, скорее, такое, будто он не спал прошлой ночью, а не ссорился с матерью после того, как она обвинила его в том, что он извращенец и упек своего отца за решетку.

Доктор Бланкеншип приехал на «приусе», который взял на замену первому, отданному Лидии. Дилл сел в машину. Из динамиков звучали рождественские песни.

– Спасибо, доктор Бланкеншип. Если вам неудобно, можем не ехать – без проблем.

– Будь любезен, называй меня Денни. Я тебе это уже много раз говорил. И – нет, все нормально.

– Говорите смело, даже если хоть чуточку неудобно.

– Никаких проблем, Дилл.

Он не понял.

* * *

Голые ветви деревьев, окружавших здание тюрьмы, казались скелетами на фоне серого, как сталь, декабрьского неба. Они выглядели такими же иссушенными и безжизненными, каким ощущал себя Дилл.

Доктор Бланкеншип высадил Дилла, сказав ему, чтобы позвонил, когда закончит. Теперь надо войти в тюрьму, миновать охрану, затем в комнату для посетителей и ждать.

Когда появился отец, Дилл попытался выдавить из себя улыбку.

– Привет, пап. С Рождеством.

– И тебя с Рождеством.

У отца появились новые татуировки. Теперь обе его руки – от локтя и ниже – обвивали змеи, а на ладонях были вытатуированы змеиные головы. Змеи вплетались в шрамы от укусов на его руках. Знамением веры было вовсе не то, что змеи тебя не кусали, – нет, просто ты был уже пропитан отравой и от этого не умирал.

– Ты сделал новые татуировки.

Пока ты их делаешь, нам хотя бы не придется искать тему для разговора.

Отец быстро раскрыл обе ладони и снова собрал руки в кулак, каждый палец поочередно, отчего змеи на его предплечьях извивались, пульсировали.

– Екклезиаст говорит, что ничто не ново под солнцем.

– Да, но… кстати, мама не стала покупать тебе подарок к Рождеству – просто положила немного денег тебе на счет. Решила, что ты сам купишь себе что-нибудь в местном магазине.

Но только не мои пятьдесят долларов. Мои пятьдесят долларов – в целости и сохранности.

– Ты усердно трудишься? Помогаешь матери выплачивать наши долги?

– Ага.

Я в полном порядке; спасибо, что спросил. Обожаю эти наши встречи.

– Хорошо.

С каждым разом отец казался все более чужим. Но, опять же, возможно, у происходящего была и положительная сторона. Не исключено, что вдали от его матери отец изменился, увидел что-то в ином свете. У Дилла внезапно возник порыв.

– К слову о долгах. У меня тут появилась одна мысль. Что если я пойду учиться в университет, чтобы потом найти нормальную работу и быстрее выплатить ваши долги?

Отец с холодным скептицизмом посмотрел на него.

– В университет? И там ты думаешь научиться следовать за Христом?

– Нет, сэр, я хочу научиться тому, что нужно, чтобы получить хорошую работу.

Отец приблизил свое лицо к лицу Дилла.

– В университете тебя научат тому, что Господь мертв. Но Господь не мертв. Он жив и является тем, чья вера подает признаки жизни.

– Я все равно никогда не поверю в то, что Господь мертв.

Отец Дилла отрывисто усмехнулся.

– Твоя вера слаба. Она подвела тебя в тот час, когда ты должен был взять в руки смертоносную змею. Ты был как Петр, который пытался ступать по водам Галилейского моря, но тонул. Тебе нужны наставничество и знания, но не те, которые дают в вузе.

– У меня есть вера.

– И какое знамение ее подтверждает?

– Я пел в школьном конкурсе талантов. Для этого потребовалась вера.

Отец откинулся на спинку стула. На его лице появился проблеск удовольствия.

– Правда? Проповедовал Евангелие в своей песне?

– Нет.

Проблеск удовольствия померк.

– О чем же ты пел?

– О любви.

– О, «о любви», – повторил отец с издевкой. – Ты рисковал умереть во имя Господа на этом конкурсе?

– Нет.

– Чем же ты рисковал?

– Быть осмеянным, униженным.

– Истинный христианин рискует этим каждый день. Мы Христа ради юродивые. Ты ничем не рисковал, кроме собственной гордыни. Со мной здесь есть заключенные, чья вера крепче, чем вера моего собственного сына: воры, убийцы, насильники. У тебя мое имя, но не моя вера.

Дилл почувствовал, как в нем поднимается ярость.

– Так, может, моя вера слаба из-за тебя? Может, не тебе об этом судить? Где была твоя вера, когда пришло время устоять перед искушением?

Отец склонился к нему и прошипел:

– Твоя вера была слаба еще до того, как проделки дьявола уничтожили наш приход.

– Проделки дьявола? Почему же ты не сказал об этом суду? Что же ты не сказал им, что дьявол спустился по трубе к нам домой и скачал на наш компьютер детское порно? Почему же ты сказал им, что это моя вина?

Отец бросил на него предостерегающий взгляд.

– Дьявол – не предмет для шуток. У дьявола нет тела. Он искушает слабую плоть.

Дилл наставил на отца палец, и его голос дрогнул.

– Он искусил твою слабую плоть. Твою. Не мою. Мы оба это знаем. И Богу это тоже известно.

Отец медленно выдохнул, как бы ожидая, пока схлынет волна гнева. Потом ровным тоном произнес:

– Разве ты не видишь Божьего умысла в том, что я оказался здесь и проповедую среди заключенных?

– Нет, не вижу. Я вижу человека, который позволил моей матери думать, что это из-за меня ее мужа упекли за решетку; который пытался спасти свою шкуру, уничтожив репутацию собственного сына; который, судя по всему, прекрасно здесь устроился, пока мы с мамой рвем задницу, чтобы выплачивать его долги.