– Там Яшин в Лондоне ворота сборной мира по футболузащищал против сборной Англии, все мужики в СССР только об этом и говорят. Иеще Новый Арбат построили. Надо?

– Не надо, – сердито буркнул Камень. – Дальшесмотри.

– А чего не надо-то? – встрял Ветер. – Профутбол интересно, про футбол я тоже люблю. Бывало, влетишь на поле во времяигры, как развернешься, как звезданешь со всей дури – и мяч летит, куда его непосылали. Игроки в недоумении, публика орет, свистит. Кайф!

– Я сказал – не надо, – повысил голосКамень. – Лети еще искать.

Следующим сообщением Ворона была опять информация о футболе,на этот раз в Риме в игре против сборной Италии легендарный вратарь Лев Яшинберет пенальти и несколько пушечных ударов в упор. И снова игру обсуждала всяСоветская страна, точнее, все ее мужское население. Эту информацию Камень тожезабраковал, несмотря на протесты Ветра.

Где-то в середине ноября Родислав и Люба сообщили своимродителям, что решили пожениться, все встретили известие с горячим одобрением,никто не ругался и не был против, поэтому и рассказывать про это особеннонечего. Потом, в самом конце ноября, убили Кеннеди.

– Слушай, ты что, издеваешься? – не на шуткурассердился Камень. – Ты мне про Любу и Родислава ищи, а ты что приносишь?Только спорт и политику. Да в гробу я их видал!

– Ну, знаешь, на тебя не угодишь, – обиделсяВорон. – То ты ругаешься, что я много пропускаю, то, когда я чуть не вкаждую неделю лазаю, тебе опять не так. Ты уж определись, будь любезен. Я же невиноват, что между Любой и Родиком ничего интересного не происходит. Или тычто, хочешь, чтобы я смотрел, как они это самое?.. Ну, ты понимаешь, о чем я.Я, дорогой мой, конечно, птица любопытная, но я не вуайерист, за сексом сродуне подглядывал, нет у меня такой дурной привычки. И потом, я не знаю, а вдругтебе интересна позиция Родислава по поводу убийства Кеннеди. Он с друзьями поуниверситету очень активно его обсуждает. Или, может, тебе интересно, какНиколай Дмитрич Головин читает в газете про Яшина и всей семье сообщает, как онгордится своей страной и достижениями советского спорта. С тобой же никогда неугадаешь, чего тебе в твою каменную башку вступит.

Камень уже понял, что зашел в своем ворчании слишком далеко,и пошел на попятный.

– Ладно, не обижайся, это меня Ветер из колеи выбил, яот него, кажется, простуду подцепил.

– Ага, давай, вали все на меня, – подал голоссверху Ветер. – У тебя всегда чуть что – Ветер виноват. А ты чегосидишь? – напустился он на Ворона. – Лети давай, ищи, чего тебесказано, а то как наподдам под крыло – сразу в Африке окажешься.

В середине декабря у Родислава и Любы началась зачетнаясессия, а сразу после Нового года, который они встречали двумя семьями дома уРомановых, – сессия экзаменационная. А вот в самом конце января 1964 годапроизошло то самое событие, которое случайно преждевременно подсмотрел Ворон.Клара Степановна попросила Родислава съездить на дачу разобрать вещи ЕвгенияХристофоровича. Какие поновее и поприличнее – сложить в чемодан и привезти вМоскву, чтобы сдать в комиссионку – с утратой профессорской зарплаты жить сталотрудновато, а какие совсем старые и ненужные – выбросить. У нее самой рука неподнимается, очень уж много воспоминаний связано с каждой вещью. Родислав, какобычно, позвал с собой Любу, он уже совсем не мог без нее обходиться, тем болеев таком тягостном деле, и она сначала с готовностью согласилась, но внезапнозахворала Анна Серафимовна, и девушке пришлось остаться дома ухаживать забабушкой. Так и вышло, что на дачу тем солнечным зимним днем Родислав Романовотправился один.

* * *

Он шел по поселку, щуря глаза от яркого солнца, в лучахкоторого ослепительно блестел снег, и ничего не видел вокруг, во-первых, отсвета, а во-вторых, от страха. Когда мать сказала, что у нее нет моральных силразбирать вещи отца, Родислав не понял, какие такие особенные силы для этогонужны, но чем ближе он подходил к даче, тем отчетливее ощущал, как трудно емупридется. Уже сейчас, вспоминая, какие именно вещи Евгения Христофоровичанаходятся на даче, он чувствовал, как сжимается сердце. Халат отца, в которомон ходил по утрам, накинув его на брюки и сорочку; его домашняя куртка скушаком, в которой он ходил целыми днями даже в жару; его тапочки без задников,которые все время спадали с ног; его книги, его любимая фарфоровая кружка, изкоторой отец так любил пить чай… Родик представил, что никогда больше не услышитхарактерных шаркающих шагов, не увидит на столе фарфоровую кружку с остывшимнедопитым чаем, – и чуть не расплакался. Как плохо, что рядом нет Любаши,она бы нашла нужные слова, чтобы успокоить его и отвлечь, она бы сумела сделатьвсе так, чтобы он не так остро чувствовал боль утраты.

– Привет! – послышался рядом мелодичный голосок.

Родислав оглянулся, подслеповато щурясь, и увидел Аэллу,повзрослевшую, необыкновенно красивую, в светлой шубке из синтетического меха –они только-только вошли в моду, с черными кудрями, рассыпавшимися по высокомуворотнику. Он сам не знал, почему так обрадовался ей, может быть, потому, чтонесколько минут ни к чему не обязывающей болтовни отодвинут неизбежный момент,когда нужно будет войти в дом, в котором никогда уже не будет отца.

– Здравствуй, – сердечно ответил он. – Какдела?

– У меня – отлично! Сессию сдала без хвостов, и вообщевсе о’кей. А у тебя?

– А у меня папа умер, – сказал Родислав, –вот приехал его вещи разобрать.

– Да что ты! – в голосе Аэллы послышалось неподдельноесочувствие. – Давно?

– В октябре. От сердечного приступа.

– Понятно. А как твоя мама? Оправилась?

– Ну… Более или менее. Но сюда приехать не смогла, ейвсе еще больно. Мне тоже больно, но кому-то же надо папины вещи разобрать.

– Хочешь, я тебе помогу? – предложилаАэлла. – Одному тебе будет трудно, а вдвоем легче пойдет.

– Давай, – обрадовался Родислав. – Спасибо. Аты никуда не торопишься? Ты же куда-то шла.

– Ну, куда я шла, туда совсем необязательноидти, – загадочно ответила девушка. – Я лучше с тобой пойду.

Они дошли до улицы Щорса, и, открывая калитку, Родиславпочувствовал, как дрожат у него руки. Дрожат так, что он долго не мог попастьключом в замочную скважину, чтобы открыть дверь в дом. Разумеется, от Аэллы этоне укрылось. Она положила руку в тонкой кожаной перчатке на его плечо.

– Не волнуйся, я с тобой.

Родик подумал, что Люба, наверное, сказала бы то же самое.Или что-то другое? Люба такая неожиданная, никогда не угадаешь, что она скажетили сделает.

Дом был холодным, нетопленым, и он первым делом отправился всарай за дровами, чтобы растопить печку. Но ждать, пока дом согреется, ему нехотелось, хотелось побыстрее все сделать и уехать отсюда, и Родик началразбирать вещи, не снимая суконного подбитого ватином пальто. Аэлла помогалаему, даже не сняв перчатки.