Васильевич Шерефетдинов[571], которых он прислал для переговоров с нами[572] и с которыми мы беседовали до тех пор, пока не наступило время обеда[573].

Отсюда мы были отведены на прежнее место; царь восседал там выше своего сына, он снял прежнюю драгоценную одежду и надел другую, полотняную, темного цвета[574], на голове у него была шапочка из красной ткани, украшенная камнями. Сын также, сняв прежнюю одежду, облачился в белую, и все бояре тоже были одеты в более скромную одежду, а ту, пурпурную, очень дорогую, которая принадлежала царю и была куплена им, чтобы показывать свою важность и великолепие, уже убрали. На этот пир были приглашены довольно многие из них [бояр, но] они сидели за другими столами, мы же находились недалеко от царя по левую руку[575].

Князь, пока еще не было подано кушанье, пил вино с пряностями, затем слуги[576], приносившие кушанье, по [существующему] порядку подали все тарелки ему, [и] среди бояр он распределил их таким образом, первое блюдо он послал своему главному военачальнику князю Ивану Федоровичу Мстиславскому[577], который принял его как величайшую честь, — в это время все бояре встали — второе своему шурину Никите Романовичу[578], который принял его с таким же почтением, третьим удостоил меня, следующими — Грегерса, Арнольда и всех остальных [наших] людей дворянского звания; в то же самое время некоторые [блюда] были поданы и его боярам.

А так как число блюд было бесконечным, то и вставаниям не было конца, ведь сколько раз подавали [блюда], столько же раз нам нужно было подниматься, а было их 65[579], и среди них [бояр] не было недостатка в тех, кто придирчиво следил за нами, требуя, чтобы мы оказывали честь [их] царю[580]. Спустя какое-то время князь послал мне кубок, наполненный медом, так же как и второй с медом другого сорта, после этого он приказал подать ему золотую чашу, в которую велел налить мальвазию[581]. Пригубив ее, он затем послал ее мне. Взяв и отведав [вино], я протянул его Грегерсу, тот — Арнольду, этот последний — Поулю Верникену, он же — Юхану Вестерманну и так далее, дабы все они насладились его щедростью и великодушием, и это (как они считают) было знаком милости, [ведь] из других [чаш] он не отведал даже малой капли.

Сделав это, он обратился ко мне через переводчика, говоря, что ему хорошо известно, что мы проделали долгий путь не только по суше, но и по морю, перенесли огромные трудности и, если нам нужно что-нибудь необходимое для поддержания жизни, это нам будет предоставлено. Он прибавил, что то, что нас задержали на несколько недель в Новгороде, имело свои причины, ведь он был занят некоторыми другими делами, так что невозможно было устроить нам отъезд раньше. Это было единственное, о чем он говорил со мной и другими во время обеда.

Все столы были настолько тесно заставлены серебряными кубками и блюдами, что совсем не оставалось свободного места, но блюдо ставилось на блюдо, чаша на чашу, одновременно нам подавалось много различных яств, так же как и разные виды меда. Царь и его сын пользовались ножами длиной в половину локтя[582], но чашей и ложкой — деревянными. Как тошнотворно и с какой неучтивостью поведения они ели, знают все, кто присутствовал на его пиру, и никогда в жизни я не видел никого, кто занимал бы такое высокое положение и должность и кто принимал бы пищу более неопрятно, чем этот могущественный государь[583] (см. рисунок на с. 325 наст, изд.[584]. По окончании обеда переводчик приказал нам подняться, и, когда это было сделано, царь подозвал нас к себе и каждому дал по серебряному кубку, наполненному медом красного цвета[585]. Каждый из нас один за другим в соответствии со своим рангом брал [кубок] из его рук; осушив их, мы удалились и отправились к домам, предназначенным для [нашего] пребывания[586].

23-го [августа] после ничем не заполненного дня мы снова были приглашены во дворец. При этом нам было предписано не брать в сопровождение больше 20 слуг. В том же порядке и с той же пышностью, что и раньше, мы отправились [ко двору]. Те же стрельцы и те же бояре оказались там же, а царь и его сын занимали свои обычные места. [Едва] мы вошли в двери его дворца, переводчик объявил нам, чтобы мы сели на поставленные здесь скамьи, но лишь только тела коснулись сидений, он приказал встать и идти в место, предназначенное для переговоров. Когда мы пришли туда, советники, которые уже раньше начали переговоры с нами, снова спрашивали о причине[587] нашего посольства и занимались этим делом, если мне не изменяет память, с 9 часов до первого часа пополудни. Когда это было закончено, мы вернулись домой.

На следующий день после этого, [а это был] день св. Варфоломея[588], посетив царя, мы нашли его на обычном месте, одетого в шелковую тунику зеленого цвета, а сына его, [одетого] в красное; повидавшись с ними, мы удалились и, после того как потратили небольшое количество времени на усаживание и вставание, начали дальше заниматься нашим делом и вели его с очень большими трудностями[589]. Невозможно высказать, сколь великая опасность — быть среди них, как много нужно было нам затратить труда и усилий на [ведение] этого дела.

Как ведут себя эти варвары, ты можешь заключить даже из того, что все, что бы они ни говорили, они считают незыблемым и твердым и, более того, они при переговорах не позволяют возражать себе, не придерживаются никакого порядка, но говорят необдуманно обо всем [сразу], бросаются то туда, то сюда, смотря по тому, что придет им в голову, не удостаивают внимательно выслушать [чужие] слова, перебивают и, по греческой пословице, действуют в своих интересах[590], рассматривают только то, что предлагают сами; а если предложат что-нибудь, что им не нравится, они говорят, что это вздор и не имеет никакого отношения к делу; они думают хорошо только о себе и остальных по сравнению с собой считают ничем. На основании этого справедливо можно сказать: “Среди хороших ты будешь хорош, среди дурных — дурен”[591].

Да и их князь отличался таким гордым и надменным нравом, что без конца поднимал