нам руку, попрощался с нами, то же сделал и его сын[609]. Оба они поручили нам пожелать от них нашему королю доброго здоровья.

С такими напутствиями нас отпустили, но прежде мы поблагодарили его за оказанные нам милости и попросили его об освобождении пленных ливонцев из областей Эзель и Вик, на что он дал согласие[610]. Исполнив все это, мы вернулись домой, если не ошибаюсь, в 12 часов пополудни.

После обеда явился посланец от одноглазого (который часто приходил к нам и [должен был] о нас заботиться) с сообщением, что царские дары уже приготовлены, и он хотел бы нам их принести; то же самое немного позже он объявил во второй раз, а затем и в третий, намекая в разговоре, что [одноглазый] хотел бы показать [своему] царю те подарки, которые должен был, [по его мнению,] получить от нас.

После его ухода наконец пришел сам [одноглазый] с дарами в виде мехов, которые несли 43 человека, все они [подарки] были записаны в списки, и каждому были предназначены свои.

Подарки, действительно, были чрезвычайно ценными — если их оценить по справедливой цене, они могли быть проданы не дешевле нескольких тысяч талеров. Было 27 сороков[611] меха соболя, 17— куницы, однако прочим, кроме Грегерса, Арнольда, Поуля Верникена, Юхана Вестерманна, Юргена Свава и меня, то есть тех, кто преподнес подарки царю, ничего дано не было.

Вот что, любезный читатель, ты будешь знать от меня о последнем нашем посещении Московита, что произошло там, какими церемониями сопровождалось [подписание] договора, и в настоящее время ты не можешь ожидать большего. Но прежде чем перейти к рассказу о других [событиях], я в кратких словах опишу, как обращались с нами и нашими слугами в Слободе и какие милости были нам оказаны.

В тот же вечер, когда мы туда прибыли, нам сообщили, что царь узнал, что у нас есть трубачи[612], услугами которых мы ежедневно пользовались в дороге, в особенности когда во время обеда или ужина нужно было сообщить всем, что [пора] садиться за еду. Он не разрешил этого [делать] и, кроме того, запретил любому из нас выходить со двора на улицу, но каждый должен был находиться в стенах [дома].

Что [еще]? Когда нас приглашали ко двору, нашим слугам не разрешалось нас сопровождать, но русские возложили это на своих [людей], которые должны были при нас находиться, для других же вход был закрыт.

Что касается пищи, [то] нас принимали очень плохо, нам не давали никакого другого вида пищи, кроме [мяса] быков, овец и кур, совсем не приносили рыбы, хотя [вокруг] было очень много рыбных прудов[613]. Не позаботились и о пиве для нас, но [давали] только мед для слуг, совсем дешевый и непригодный [для питья], похожий на воду, так что часто они оставляли его нетронутым. Изнуренные сильной жаждой, они терпели недостаток [даже] в воде, так как выход [из дома] им был запрещен, а воду, предназначенную для варки [пищи], привозили из других мест, и она не была чистой[614], содержалась в грязной посуде, но [все равно] много раз они утоляли ею жажду.

Умолчу [уж о том], что за все это время нас никто не навестил и с нами не разговаривал [никто], кроме приставов и Болера, услуживавших нам, и мы, можно сказать, погибли бы от жажды, если бы у нас не было при себе нашего вина, которое мы привезли с той целью, чтобы угощать им русских бояр, но так как никто, кого мы сочли бы достойным такой почести, у нас не появлялся, [то] оставшееся вино мы предназначили для собственного употребления.

Теперь, когда я осуществил первую часть моего замысла и [описал] путешествие к Московиту, которое составило 332 мили как по морю, так и по суше, я, наконец, успешно перехожу ко второй части, где постараюсь кратко рассказать о возвращении в Данию.

29-го августа, после того как нам были преподнесены дары, нам объявили, чтобы в этот же день мы приготовились к отъезду, о чем раньше мы не были уведомлены, но так как тогда было около 2-х часов пополудни, мы выехали лишь в 5 часов и, проведя бессонную ночь (во время которой проделали 6 миль), прибыли в монастырь Троицы, откуда на следующий день мы приехали в Дмитров. По дороге видели монастырь св. Николая, отлично построенный из камня наподобие крепости[615]; на 3-й день, то есть в последний день августа, мы въехали в город Клин [и], покинув его, 1-го сентября заночевали в Городне.

Так как расстояние между [различными] местами было достаточно [точно] указано выше, по этой причине здесь я буду его опускать, чтобы не показалось, что я занимаюсь этим больше, чем нужно[616], но обращу свое перо на описание городов и селений, так же как и того, что в [этом] путешествии оказалось достойным упоминания.

Выехав из Городни, мы прибыли в Тверь. На этом пути повсюду нам встречались татары, возвращавшиеся из Ливонии и везшие с собой очень много пленных (некоторые из них были ранены), мужчин, женщин, девочек и мальчиков.

Женщин и девушек, которых они берут в плен, распродают, делят между друзьями, а иным дают в виде подарка; те ими пользуются по своему усмотрению[617]. Когда они им надоедают, их отпускают, прогоняют и оставляют другим на поругание. О горе и беды людские! Можно ли представить себе что-либо ужаснее, чем попасть под власть подобных тиранов, которые обращаются с христианами не иначе, как с грубыми и неразумными животными?

Что, в конце концов, [может быть] плачевнее для супругов, соединенных нерасторжимыми брачными узами, чем быть разлученными и отторгнутыми друг от друга? Мужа от его половины посылают в Казань или Астрахань против татар, а русский похищает его жену, оскверняет, покрывает позором и бесчестьем. Первый падает, изнемогая от раны, второй дни и ночи наслаждается с его женой и предается порокам. Таких людей, по моему убеждению, постигнут не меньшие несчастья, чем Давида, который совершил насилие над Вирсавией и послал на смерть Урию[618].

В этих грехах виновны не только подданные и жители [страны], но даже и сам князь. Ведь он (как утверждают) имеет в своем гинекее[619] 50 девиц, происходящих из знатных родов и привезенных из Ливонии, он их возит с собой, куда бы ни направлялся, пользуясь ими вместо жены, ведь он не женат[620].

Но оставим их наказание справедливейшему судье