ПОЧЕМУ МЫ ИСПЫТЫВАЕМ БОЛЬ, ЕСЛИ НАС ОТВЕРГАЮТ

Мы сформированы нашим палеолитическим прошлым, и инстинкты выживания, которые мы приобрели, чтобы выдерживать суровые реалии жизни в племенном сообществе, по-прежнему влияют на наши сегодняшние поступки и поведение. Вот почему мы так стремимся вписаться в какую-либо группу людей и боимся, что нас отвергнут. Нам необходимо делиться хорошими новостями с членами своего племени, чтобы они продолжали ценить нас и оставляли в своем кругу. Это объясняет, почему жестокое слово, услышанное от друга, или отказ, полученный от романтического партнера, так сильно могут нас ранить. А если же близкие обижали нас в детстве, пренебрегали нами или мы пережили смерть одного из родителей, то, вероятно, будем испытывать долгосрочные проблемы со здоровьем и поведением.

Когда наши связи с сообществом находятся под угрозой или разрываются, мы испытываем то, что психологи называют «социальной болью», и часто именно в сердце. Можно увидеть, как это находит отражение даже в языке. Терминология физической боли почти повсеместно используется для выражения эмоциональных страданий. Например, фраза «она ранила мои чувства». Французская фраза «J'ai mal au coeur» означает «Мое сердце болит». С испанского «morir de pena» переводится как «умереть от разбитого сердца». А в немецком используется фраза «herz gebrochen», которая выражает чувство, будто у человека «разбито сердце».

В древних языках эта аналогия тоже очень заметна. Например, у шумеров, одной из самых ранних известных цивилизаций, была фраза, которая призывала богиню любви «полить маслом мое болящее сердце». Библейские упоминания душевной боли относятся к 1015 году до нашей эры: «Оскорбления разбили мое сердце и сделали меня слабым, я искал сочувствия, но его не было. Я не нашел никого, кто бы меня утешил» (Псалом 69:20). Рудаки, который умер в 941 году нашей эры и был широко известен как «отец персидской поэзии», однажды написал, что «гром стонет, как любовник с разбитым сердцем».

ДА, «СОЦИАЛЬНАЯ БОЛЬ» ОЩУЩАЕТСЯ ПО-НАСТОЯЩЕМУ

Все достижения нейробиологии не перестают указывать на тот факт, что наш головной мозг регистрирует «социальную боль» в том же участке и использует те же нейронные схемы, что и при реакции на боль физическую. В результате в наших организмах возникают параллельные реакции. Наш мозг одинаково воспринимает эмоциональную и физическую боль. Это подтверждает то, что мы и так все знаем от рождения: если нас обижают, игнорируют или издеваются над нами, то это и правда может причинять нам сильную боль.

Одно из самых известных исследований, сделавшее акцент на этой проблеме, было построено на игре в виртуальный «мяч», которую специалисты по когнитивным наукам называют «киберболом». В серии опытов, проведенных в начале 2000-х в Лаборатории социальной когнитивной нейробиологии Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе, участников эксперимента подключали к сканирующему устройству фМРТ, которое регистрировало активность в их головном мозге. В то время как девушка, участвующая в эксперименте, полагала, что бросает «мячик» реальным людям, подключенным к аналогичным экранам, на самом деле она играла с заранее запрограммированными аватарами. Через некоторое время аватары начинали перебрасываться мячом между собой, игнорируя ее. В этот момент подсвечивалась передняя поясная кора головного мозга девушки — та самая область, которая отвечает за переживание боли. Она чувствовала себя обиженной, это ранило ее чувства.

Эксперимент показал, что такая тривиальная вещь, как игнорирование человека в простой игре в мяч, воспринимается его мозгом как болезненное событие. Дальнейшие исследования показали те же результаты, даже если человеку, подвергшемуся остракизму, сказали, что ему заплатят за подобную изоляцию. Это говорит о том, что старая фраза про «палки и камни»[18], возможно, нуждается в обновлении. Более точно она прозвучала бы так: «Палки и камни могут сломать мне кости, но слова способны глубоко ранить меня».

В НАШЕ ВРЕМЯ КОНТАКТЫ С ЛЮДЬМИ — ЭТО РОСКОШЬ

В то время как контакты с людьми нужны нам не меньше, чем еда и кров, эпоха цифровых технологий с ее упором на эффективность, самостоятельное решение любых вопросов без выхода из Сети и библиотеки электронных материалов резко сокращает наши возможности для общения. Современный мир, в котором все мы живем сегодня, все больше строится на идее о том, что мы, люди, предпочитаем уединенную жизнь и способны в одиночку добиваться успеха. Экономика изменилась настолько, чтобы иметь возможность удовлетворять наши желания: ставить в очередь фильмы на Netflix и заказывать еду в Uber Eats, даже не выходя из дома. Все это также изменило способы общения наших детей с окружающим их миром.

Некоторые предпочитают полностью отрешиться от невиртуальной реальности. В третьей главе я упоминала японских хикикомори — ту молодежь, которая изолировалась в своих комнатах и проводит все время в Сети. Если говорить о том, что происходит поближе к нашей реальности, то недавно я стала работать с мальчиком-подростком, родители которого были обеспокоены, что подобная изоляция повлияет на его психическое здоровье. «Я и правда не понимаю, зачем родители привели меня сюда, — сказал мне Андреас при нашей первой встрече. — Мне нравится быть одному. Я люблю поздно ложиться спать в одиночестве. Я болтаю с людьми в интернете, когда играю. Больше в жизни мне никто не нужен, и со мной все в порядке». Так кто же прав в этой ситуации?

Абсолютная правда заключается в том, что мы сильно отличаемся друг от друга во всем, что касается частоты наших социальных контактов. Как мать тихого, вдумчивого, довольно замкнутого ребенка и еще одного — экстраверта, говорящего громким голосом и любящего рассказывать бесконечные истории, я наблюдаю подобную динамику и в собственной семье. Но был ли прав Андреас? Некоторым детям комфортно находиться в одиночестве? Можем ли мы выжить без любви и чувства принадлежности?

Андреас утверждал, что ему в жизни не нужны другие люди, и он, вероятно, и правда научился успокаивать себя самостоятельно и весьма эффективно. Но при этом страдал эмоциональный контур его мозга, требующий близости и взаимодействий. Для представителей такого социального вида, как наш с вами, оказаться «за бортом» сообщества не только грустно. Это может оказаться опасным. Многочисленные научные эксперименты доказали, что у обезьян, которые выращивались в изоляции, развивается серьезный социальный дефицит и склонность к затворничеству — они прячутся по углам своих клеток, механически раскачиваются, калечат себя. Если вы попробуете поселить их вместе с другими обезьянами, то они не научатся играть или взаимодействовать с ними. Они станут пугливыми, импульсивными, агрессивными. Их половое влечение угаснет. Когда американский психолог Гарри Харлоу лишил детенышей макак-резусов социальных контактов на целый год, они (по его словам) были социально «уничтожены» и «неспособны к взаимодействиям любого рода».