Леннокс выделялся из толпы придворных. Он уверен в себе, храбр. Глядя, как он жадно смотрит на новобрачную, как обнимает ее за талию, Катерина вспоминала кое-кого другого, и, хотя она старалась о нем не думать, невольно ставила себя на место Маргарет. Ей тоже хотелось, чтобы ее обнимали руки любимого. Глотая слезы, она смотрела на свои руки – как и у короля, они унизаны кольцами. Среди них обручальное, которое больно вдавливает палец.

Король с самодовольным видом развалился в кресле, закинув больную ногу на другую. Он поманил к себе одного из послов и стал беседовать с ним; кольца переливались на свету. Генриху полегчало; ему больше не требовалось кресло на колесах, в котором его возили по дворцам, когда ему было так больно, что он не мог ходить. Тогда он очень страдал. Они с Хьюиком готовили припарки для раны на ноге, и Катерина ежедневно прикладывала их к больному месту, бинтуя ногу и делая вид, что не чувствует зловония. Король так страдал от боли, что на время забыл о супружеских обязанностях. Втайне радуясь, Катерина спала одна в огромной постели, по нескольку недель наслаждаясь одиночеством. Однако припарки, похоже, помогли: кресло убрали в погреб с глаз долой. О нем нельзя даже упоминать. Теперь по ночам Катерина снова терпит буйный темперамент своего супруга. Несмотря на его пыл, он не может подарить ей ребенка. Катерина все чаще сомневалась в своем будущем. Король по-прежнему обожает ее, за год брака не проронил в ее адрес публично ни одного грубого слова. Правда, в спальне он ведет себя совсем по-иному, но то, что творится за закрытыми дверями, никого не касается. Старческая немощь становится причиной его приступов дикой ярости – потом, утром, он просит у нее прощения. Катерина по-прежнему невозмутима; в конце концов, Генрих – не первый порочный мужчина в ее постели. В последнее время она редко вспоминала Мергитройда и запретила себе думать о том, как его похоть разжигала в ней желание. Генриху нужен еще один сын – вот почему он так неистовствовал. Когда он смотрел на нее стеклянными глазами и спрашивал: «Ну, женушка, какие новости?» – а она в ответ лишь опускала глаза и качала головой, ее охватывал страх.

Генрих о чем-то шутил с Саффолком; тот примостился с ним рядом в неудобной позе, на корточках. Они наблюдали за танцующими дамами, особенно за малышкой Мэри Дадли – ей тринадцать лет, и она только недавно прибыла ко двору. Очаровательная и гибкая, как котенок, она легко скользила на стройных ножках и изящно изгибалась в фигурах паваны. Саффолк что-то шептал, почесывая густую взъерошенную бороду, приблизив губы к самому уху короля. Они засмеялись, и Саффолк сделал правой рукой непристойный жест, который выглядит особенно отвратительно у такого старика, как он.

Катерина одернула рукава на запястьях, чтобы скрыть багровые кровоподтеки, боль от которых усугубляют тяжелые браслеты. Прошлой ночью король стискивал ей руки, зажимал жирной ладонью рот. Пытаясь раззадорить себя, он обзывал ее шлюхой и сукой. Она зажмуривалась и обращалась к Богу, прося даровать ей сына. Пусть у Генриха в конце концов все получится! Но после того как все закончилось и он слез с нее, он нежно поцеловал все синяки, кровоподтеки и ссадины, шепча:

– Катерина, ты моя любовь.

Потом они зажгли свечу, и она робко заговорила с ним о Кальвине, о том, что невозможно отделить самопознание от познания Бога, о разделении идей. Она понимала, что, заговорив о Кальвине, ступила на опасную почву. Гардинер захочет сжечь ее за такие речи. Но когда они говорят вот так, наедине, она чувствует, как Генрих прислушивается к ней. Внимание такого человека много значит. Ее брак – и благословение, и проклятие. Катерина все больше проникалась мыслью о том, что она отвратит короля от старой веры, снова направит его к новой религии. Но она должна быть ловкой как фокусник.

– Гарри, почему ты позволил Гардинеру запретить сочинение Кальвина, раз его писания так умны? – как-то спросила его Катерина, сразу же сообразив, что зашла слишком далеко, и мысленно обругала себя за неосторожность. Король не поддержит критику.

Его нежность вмиг исчезла.

– Катерина, ты забываешься. Ты женщина и потому не способна разбираться в сложных вещах!

Разумеется, она разбиралась в сложных вещах, хотя и не смела вслух возразить ему. Ей казалось, что король боится следовать велению сердца, потому что император Священной Римской империи и французы много лет кусают его за пятки, они развязали священную войну, призванную вернуть Англию назад, под крыло папы. Король не может заставить себя вновь уступить главенство папе, но он и новую веру не может принять до конца, поэтому Англия находится как бы на перепутье. Советники же тянут короля в разные стороны.

Говорят, по-настоящему к новой вере стремился только Кромвель; отправив Кромвеля на плаху, Генрих остыл к Реформации. Похоже, король устал от перемен и хочет всем угодить. А теперь он объединил силы с императором, чтобы сражаться с французами. Они планируют напасть на Францию с двух сторон: Англия – с севера, а император – с юга. Генрих уже давно хотел воевать. Что война будет означать для новой религии?

Катерина снова и снова перечитывала Кальвина. Его книгу «О сне души» она получила, как и предыдущие сочинения, от Юдолла. Знакомый Юдолла, Уильям Сэвидж, который ведет кухонные счета, тайно пронес книгу во дворец и спрятал в укромном месте. Сэвидж передавал книги Дот, а та – своей госпоже. Катерина понимала, что Гардинер и его прихвостни пристально следят за ней, но они и пальцем не посмеют ее тронуть, пока она пользуется благосклонностью короля.

Всем известно, что она сочувствует Реформации; взгляды Катерины разделяли и многие ее придворные дамы. Они даже забросили вышивание и все чаще читали. Кэт Брэндон – самая откровенная из всех; она часто бродит по дворцовым коридорам с раскрытой книгой в руках. Однажды она даже остановила Райзли и спросила, не будет ли он так добр и не переведет ли для нее кое-что с латыни, после чего заставила его вслух прочитать отрывок из Кальвина.

– Где вы это взяли? – Кэт описала, как его лицо покраснело, потом побагровело, потом посерело, а голос стал высоким, как у мальчика-певчего.

– Нашла в нише у окна. – Кэт изобразила невинность. – А латыни я почти не помню и не понимаю, что здесь написано… – Всем известно, что после Катерины и леди Марии Кэт Брэндон знает латынь лучше всех придворных дам. Хохоча, она передала его ответ: – «Эт-та книга… нехорошая… она з-заразит ваш разум, как оспа… Я должен ее отобрать… б-будет лучше всего сжечь ее». – Кэт так смешно передразнила сухаря Райзли, который с трудом выговаривал слова, что они смеялись до слез. Катерина восхищалась бесстрашием Кэт, но она играла в опасные игры. Кроме того, Кэт назвала своего щенка Гардинером и громко выговаривала ему на публике:

– Гардинер, веди себя прилично. Плохой пес!

Придворные дамы хихикали, прикрыв рты руками. Епископ Гардинер цепенел и становился похож на топор палача.

Несмотря на попытки Катерины приблизить к себе Марию, старшая дочь короля не одобряла новой веры и не поддерживала разговоры о религии, которые заводила мачеха. Она молча перебирала четки, как будто от них зависела ее жизнь. Но и Мария покорена Катериной, как остальные. Кроме того, Катерина убедила короля восстановить права Марии и Елизаветы на престолонаследие. Мария – следующая после маленького Эдуарда, а Елизавета наследует ей, хотя отец по-прежнему не желал объявить их законными дочерьми и не позволял называть принцессами. Катерина одержала небольшую победу; несколько месяцев она упрашивала и умасливала Генриха, взывала к его гордости, напоминала, что в жилах обеих девушек течет кровь Тюдоров, его собственная кровь, и, хотя они всего лишь женщины, у них его острый ум, его обаяние. Маловероятно, чтобы дочери Генриха оказались на престоле; наследник – принц Эдуард, а после него – его сыновья. Они будут править много веков, продолжая линию Тюдоров. И все же Катерина довольна; она совершила то, на что оказалась не способна даже обожаемая Джейн Сеймур, и Мария начала осторожно расцветать.