Листопад разглядывал гостью. Девочка выглядела испуганной и несчастной. Это вселяло в него уверенность: если она боится – значит, чувствует себя слабее его.

– Исключительный случай, – неодобрительно хмыкнул он, поглаживая бледно-рыжую бороду. – Но всё-таки ты – СамСвет, раз здесь, – обратился призрак к девочке. – Но как ты сюда попала? Дочь, сознайся: ты её привела?

– Да нет же, нет, папа!

«Как же заставить отца поверить ей?»

– Ну, вы вот вместе, – заметил Листопад.

– Вместе.

– Значит, ты её привела?

– Папа! Я не вру! Она пришла сама! – Подсолнух приложила длинные тонкие пальцы к вискам, силясь собраться с мыслями, её лёгкие жёлтые волосы топорщились во все стороны от чёрной макушки.

Художница подумала, что никогда не видела подругу такой… растрёпанной. Наверное, потому что Подсолнух злится и волнуется. Но почему она размышляет о её волосах, а не о своей судьбе, которая сейчас решается? Наверное, потому что вся эта ситуация до того абсурдна, что не получается воспринять её всерьёз.

– Но как? – раздражённо спросил призрак-отец. – Она не может прийти сама! Как?

Художница вздохнула:

– Умерла.

– Не путай, девочка, наш Тёмный Уголок с раем. Но раз уж ты тут появилась, значит, моя дочь – твой наставник. СамСветы здесь бывают, только когда их оболочки спят, – сказал Листопад.

– Боюсь, что ночь моя будет длинной, – вздохнула Художница.

– Да. Досадно, – недовольно подтвердил призрак-отец.

– Что будем делать, папа? – вмешалась Подсолнух.

Призрак поскрёб бороду:

– Не знаю. Спрошу у Воров.

– Нет! Нет! Папа! Она моя сестра и подруга! – возмутилась Подсолнух.

– Ну, тогда делай что хочешь! – рассердился Листопад, с силой дёрнул себя за бороду, развернулся и улетел в Нору. – Сёстры, подруги! Что я упустил, когда воспитывал её! – донеслись до девочек его причитания.

Художница приуныла:

– Да, неприятный поворот. Тут я никому не нужна. Не ожидала от тебя такого, подруга, – забубнила Художница.

Юная призрак тяжело вздохнула: сегодня весь мир был против неё.

– Я с тобой, – слабо возразила она. – Ты моя названая сестра.

– У тебя будут проблемы с семьёй, – заметила Художница, зарывая ладонь в пружинки кудряшек и нервно подёргивая их.

– Нет. Ты плохо знаешь мою семью! Папа добрый, и мама… Главное, что мы вместе! – Подсолнух подлетела к подруге и взяла её за руки.

В этом мире прикосновения призрака не казались холодными, и Художница этому тайно порадовалась: она уже изрядно замёрзла. Интересно, можно умереть, уже умерев?

– Спасибо, что ты со мной, – улыбнулась Художница, пожимая длинные оливковые пальцы призрака.

– Я буду с тобой, я тебя не брошу! – кивнула Подсолнух, но с тоской быстро взглянула на дом, в котором скрылся отец.

Ладно, пора брать себя в руки, пора смириться с тем, что подруга здесь. Подсолнух решительно сжала длинные пальцы в кулачки и снова посмотрела на свою кудрявую проблему.

Подбородок Художницы мелко дрожал.

– Пожалуйста, только не плачь!

Если она снова зарыдает, то решимость Подсолнух лопнет, как мыльный пузырь.

– Я не плачу, я мёрзну, – пролепетала Художница, стуча зубами, и с силой стала растирать тело, пытаясь хоть немного согреться.

– Ох, да! Прости!

Подсолнух снова запустила в мешочек руку за чудо-камушком, выхватила ценность и подула.

Серо-зелёное одеяло мягко упало на плечи подруги.

– Так-то лучше, – Художница плотно закуталась и стала похожей на гигантскую куколку. – Что-то я от всего устала, и мне хочется отдохнуть, – сказала она и засеменила в своём коконе прочь от Норы в лес.

– Куда ты? – Подсолнух поплелась следом, глядя на цепочку следов, которые оставляла подруга.

Водянистый Лес был светлым и лёгким, словно городской парк. Ветви на стволах деревьев росли высоко, напоминая купола зонтов. Уютно спрятаться особо было негде. Но Художница приметила сломанное дерево и залезла под рогатину повреждённого ствола, словно в прозрачный шалаш. Девочка свернулась на снегу, подтолкнув под себя края волшебного одеяла, и затихла.

Подсолнух тоже устала. Она пристроилась рядом и сразу уснула, не в силах больше бороться с этим тяжёлым днём.

Проснулась она, когда небо стало уже фиолетовым, а вокруг сновали разноцветные светлячки. Художница смотрела на неё золотистыми глазами.

– Выспалась?

Подсолнух потянулась.

– Да. А теперь мне пора в Задорожье – проверить, что творится у тебя дома.

Художница не ответила. Подсолнух показалось это странным. Она робко спросила:

– Ты ведь понимаешь, что я ничего не смогу передать твоей маме?

Художница кивнула.

– Тогда я пошла? А ты жди меня здесь.

– Я никуда не денусь, – глухо сказала Художница из-под одеяла, в которое замоталась по самые глаза.

Подсолнух полетела к Дороге.

Вот уж влипла так влипла. Но если бы она попала в беду в Задорожье, её решительная подруга не стала бы рассуждать о собственном удобстве. Так что и ей придётся потерпеть.

В квартире Художницы ничего не изменилось, и её мама, кажется, в ней не появлялась. Постели были заправлены, на кухне не пахло едой, а растения на подоконнике поникли. Жёлтый ловец одиноко покачивался, напоминая о времени, когда всё было на своих местах, а дружить казалось легко и весело.

Подсолнух не стала задерживаться, нырнула в ловец и вернулась к подруге.

– Ну что? – спросила Художница.

– Твоей мамы тоже нет. В квартире пусто.

– Хм. Понятно.

Художница вытащила из своего одеяльного кокона руку и стала обламывать замёрзшую траву.

Цепочка следов всё ещё вызывающе выделялась в траве. Подсолнух стала расправлять примятые травинки волшебством. С Художницей её запас чудо-камушков стремительно таял. Это плохо.

Она закончила с уборкой следов и вернулась к подруге. Та полулежала, облокотившись на ствол. Всегда такая живая и весёлая, сейчас она походила на пустую оболочку, как будто душа Художницы где-то далеко.

Подсолнух села рядом.

– Ты хочешь, чтобы я ушла? – спросила Художница бесцветным голосом.

– Я хочу, чтобы ты могла вернуться домой. Плохо, когда нет пути назад, – осторожно пояснила Подсолнух.

– А я, кажется, не хочу возвращаться. Не хотела. Теперь не знаю, – тихо сказала Художница.

– Что ты такое говоришь? – не поняла Подсолнух.