Это была заманчивая мысль.

Наше бесцельное шатание завело нас в парк, окруженный высокой чугунной оградой. Ворота были открыты, и мы вошли. На земле лежал глубокий снег. На фоне всей этой белизны чернели голые деревья. Было красиво. Мы медленно брели по дорожкам, вдоль которых стояли укрытые снегом скамейки и низкие заборчики. Пересекли несколько открытых лужаек и вышли к реке. Над водой свисали ветви плакучих ив.

Мои ноги ныли от усталости, и я села на лавочку. Берни шел дальше. Заметив, что меня нет, он вернулся и сел рядом.

Здесь шум города был почти не слышен. И ни одной живой души рядом. Мы долго сидели молча, и наконец Берни сказал:

– Это не моя шляпа…

Я посмотрела на него. В его глазах горела тревога.

– Я ничего не соображал. Тодди был крепкий… я не люблю крепкое.

Берни прикусил губу и дважды глубоко вздохнул.

– Поэтому я не знаю, – продолжил он, – не ляпнул ли я чего… там, в машине. Ну, о налете… Про что Мойра велела никому не рассказывать.

Он повернулся ко мне.

– Или ляпнул? – спросил он. – Я проговорился, да?

Мне следовало предвидеть этот вопрос, но я оказалась не готова. Что мне ему ответить? Честно кивнуть? Вероятно, это повергнет его в отчаяние. Или лучше соврать и покачать головой?

Прошло слишком много секунд, а я все никак не могла решить. Для Берни мое молчание тоже было ответом.

Он все понял.

Испустив сдавленный стон, он наклонился вперед и спрятал лицо в огромных натруженных руках. Его плечи затряслись.

– Я все испортил… я все испортил… – всхлипывая, бормотал он.

Прошло много времени, прежде чем Берни успокоился и выпрямился. Отвернувшись, он рукавом вытер слезы. А потом посмотрел на меня. Вид у него был пристыженный. И испуганный. Очень испуганный.

Он сказал:

– Мойра… она так рассердится… думаешь, мне надо рассказать ей об этом?

Сперва я хотела просто пожать плечами. Но встретив его взгляд, поняла: это никуда не годится. Ведь Берни больше не у кого спросить совета.

Меня как будто ударили под дых. Я вдруг поняла, что не могу сбежать. Не сейчас. Нельзя бросить Берни в беде.

– Мне рассказать Мойре? – снова спросил он.

Еще немного подумав, я покачала головой.

– Не рассказывать?.. – переспросил Берни.

Я снова покачала головой. Если Берни признается, Мойра не похвалит его за честность. Нет, она накажет его. Жестоко накажет. А если он промолчит, то она, возможно, ничего и не узнает.

Мне показалось, что Берни полегчало.

– Спасибо, – сказал он. – Спасибо…

Я встала. Пора возвращаться на Освальд-стрит. Нас не было слишком долго, но я надеялась, что этого никто не заметил. Издалека доносились звуки пробуждающего города. Занимался новый день.

Что он нам принесет?

Судя по всему, ничего хорошего.

Шторм на море может быть очень страшен. Но шторм не коварная штука. Его можно предвидеть. Когда начинает раздувать, главное – не мешкать. Надо проверить, привязан ли груз в трюме, задраены ли палубные люки. Убрать все, что валяется на борту, и – на самый крайний случай – подготовить шлюпку к спуску.

Поэтому приближение шторма в море меня никогда особенно не пугало. Бояться просто некогда. И это хорошо.

Но если о штормах я кое-что знаю, то о войнах – почти ничего. А сейчас приближался не шторм, а именно война. Так сказал Томми Тарантелло. Но как она начнется? И когда? И как мне к ней подготовиться?

Я бы с радостью задраила какие-нибудь люки или привязала груз в трюме. Но здесь от меня ничего не зависело. Оставалось только ждать и надеяться на лучшее.

Шли дни. В доме на Освальд-стрит жизнь текла своим чередом. Никто из членов банды, казалось, ничего не подозревал. Никто, кроме меня и Берни. Судя по темным кругам под глазами, он плохо спал по ночам. У него тряслись руки, и от этого он стал еще более неуклюж. Чтобы скрыть дрожь, в присутствии других людей он прятал руки в карманы.

Как-то вечером случилась небольшая неприятность: Берни полез за кастрюлей на верхней полке шкафчика и задел красную жестянку с большим замком. Та с грохотом упала, замок оторвался, и содержимое рассыпалось по полу.

Берни вздохнул, сел на корточки и принялся собирать. Там были какая-то бумага с печатью, похожая на удостоверение личности, деревянная игрушечная машинка и старая пожелтевшая фотокарточка. Его самые драгоценные вещи.

Пока Берни судорожно проверял, не сломалась ли машинка, я разглядывала снимок. Он был сделан внутри какого-то дома: на широкой деревянной лестнице с резными перилами стояли мальчик и девочка. Свет падал из высокого узкого окна в обшитой панелями стене. Дети, похоже, нарядились в свою лучшую одежду. Мальчик – в воскресный костюм, который был ему маловат, девочка – в платье и ботинки на шнуровке. Волосы она собрала под маленькой шляпкой с лентой. Мальчик был повыше ростом, но все же явно на несколько лет младше девочки. Я почти сразу поняла, кто это.

Это были Мойра и Берни.

Мойру я узнала первой. Она была очень на себя похожа, хотя снимок наверняка сделали лет тридцать назад. Поджатые губы, взгляд устремлен в одну точку.

Узнать Берни было не так-то просто. Мальчик на снимке улыбался всем лицом, как будто его только что рассмешили. Если бы я не видела, как Берни улыбается в жизни, я бы никогда не догадалась, что это он.

Несмотря на несхожесть, было все-таки очевидно, что дети – брат и сестра. Ведь снимок сделали до того, как Берни начал драться на ринге и покалечил лицо.

Я заметила, что Берни наблюдает за мной.

– Это давно было… – вздохнув, сказал он.

Я перевернула снимок – посмотреть, не написано ли что на обороте. Никакой надписи не было.

Через час я лежала под одеялом в своей каморке и глядела в потолок. По железнодорожному мосту, грохоча, с равными промежутками проезжали поезда. Несмотря на позднее время и усталость после долгого дня, я не могла уснуть. Я гадала, где же был сделан этот снимок. Берни на нем казался таким счастливым и полным надежд. Он не мог знать, как сложится его жизнь. Мне было горестно за него.