на руки подхватил какой-то мужик — из их, видимо, из селян.

Я бы, может, что-то и почувствовал, если б было чем. Боль — она и так меня изнутри ест поедом, и боль эта каждого живого существа, что в лесу после битвы страдает. Так только — в голову как будто сверху обухом — обрушилась мысль тяжёлая. Гостята жива, среди людей, вон и есть кому подхватить её, как ей стало плохо. Помирать, кажись, Гостята не собирается. Бабы многие попадали, как и она — от пения Мары это всё. Оправятся. Да и в лес знахарка не стремится. Ни разу не заглядывала. Значит, так тому и быть. Пусть живёт своей жизнью. А я всё одно теперь лесное чудовище, и облика человеческого у меня больше нет.

Ушёл в лес. Слушал оттуда пение. Видел, как улетают Горян с Кощеем. Как Мара провожает Кикимору до болота — видел и слышал, только не через свои глаза и уши — через лесные.

Ни с кем говорить не хотел. Да и друзья мои ко мне не приставали. Кикимора выла ещё долго. А у меня всё сил не было подняться да за ней идти.

Сидел себе пнём, сидел. Ни о чём не думал. Так, может, Водяного вспоминал. Крутил мысли в голове одни и те же — наш последний разговор. Чувствовал что-то Водяной. Вот и беспокоился. Может, не за себя боялся, а вышло, что сам…

На время как будто пропал я, слился с лесом, блуждал меж ветвей, по корням путался, листву погоревшую носом разрывал. А потом очнулся разом, поднялся и пошёл к болоту. Оно много где было теперь — болото это.

— Кикимора! — позвал громко. Она встрепенулась, прекратила вой. Замерла, голову в плечи втянула даже.

— Кикимора, чего воешь? Надоела, — сказал ей.

— Вою и вою, — ответила, — тяжело мне. Моё право.

— Хоть повернись ко мне, с Хозяином разговариваешь, — напомнил ей.

Она повернулась, подняла голову. Страшна она. Волосы спутанные, вместо платья — листва да болотная ряска.

— Пошли со мной! — протянул ей руку.

— Куда это? — не поняла она.

— Ко мне в дом, со мной жить будешь.

— Нужна тебе баба болотная? — с сомнением спросила она. — Горе у меня.

— Будешь в доме моём горевать, — я руку протянутую не убрал, стою по колено уже в болотной трясине, жду.

— Пошли коль не шутишь! — она руку свою протянула, за мою лапу схватилась крепко. Вытянул я из болота её и сам выбрался. Говорю Кикиморе:

— Ну пошли в чащу лесную. Где живу я, знаешь, но всё равно лучше не отставай.

— Кто ж я в твоём доме буду? — зашлёпала болотная нежить за мной, лапы переставляя перепончатые.

— Хозяйка будешь, — сказал ей.

— Хозяйка Леса? — испугалась она.

— Хозяйка Болота, а оно всё одно в моём лесу. Как и река. Посмотрим там, что дальше будет, а пока одна ты у нас водная нежить сильная, приглядывать будешь за рекой и болотом.

— Значит, и в твоём доме буду хозяйка? — осторожно спросила Кикимора.

— И в моём доме, — эхом повторил я.

— В бочку посадишь? — она семенила рядом. Лапы, по земле ходить не больно приученные, за всё цеплялись.

— Нет. Это я так… Стращал тебя. Притеснения тебе ни в чём не будет.

— Так я… жена буду твоя?

Я остановился, повернулся к ней.

— Если захочешь.

— В груди больно покамест, — ответила она, взглянув на реку.

— Одной лучше на болоте? — спросил я.

— За летом и осень придёт. Птицы улетят, вода холодной станет, — просипела Кикимора. — А потом и вовсе зима нагрянет, льдом стянет реку, вымерзнет болото. Нет, худо будет одной, — она взглянула тоскливо.

— Ну вот и решили, — я пошёл дальше. Так и привёл Кикимору к себе домой.

Глава 35. Потёмки

Обживались мы с Кикиморой сложно. Дал я ей время погоревать, не лез к ней с делами лесными, не беспокоил по хозяйству. Развела она мне в доме сырости, но я молчал. Наконец-то решил устроить её уже как-нибудь, чтобы мы друг другу не мешались.

Леса мало и рубить его на пристройку было жалко, так что я собрал всё поваленное, что рядом нашёл, соорудил для Кикиморы навес над болотом, которое теперь почти к дому подходило. Чтобы мне вода сруб не портила, я вокруг дома всё же почву осушил, оставил только в одном месте подход вроде канала болотистого да ванну природную для Кикиморы. Вот она там и повадилась сидеть.

К дому я сделал переход крытый, так Кикимора от болота до горницы моей по нему шастала да всю грязь домой носила. Наконец-то пообещал я этой болотной бабе, что действительно в бочку её посажу, если не прекратит. Лесной нечисти рядом с болотной под одной крышей, оказывается, обживаться сложно.

Помучавшись, сделал я ещё и купальню, и хотел ещё один переход соорудить от купальни этой в пристройку Кощееву, чтоб Кикимора там ночевала. Но болотная нежить наотрез отказалась. Там ей сухо слишком — кожа сохнет, шелушиться начинает, чешуя отваливается. Значит, надо ей влажность поддерживать в помещении. И спальню делать рядом с купальней. Наконец я всё обустроил.

С мелкой нечистью лесной я особо не общался, но все знали, что Кикимора — нынче жена мне. Так её никто в лесу обидеть не смел, относились с почтением.

Когда Кощей в гости пожаловал, Кикимора его старалась уважить. Накормить, напоить, беседой развлечь. Когда она в свою опочивальню болотную ушла, Кощей даже выдохнул.

Вышли мы с ним на крыльцо, сели на звёзды смотреть сквозь ветви, небо закрывающие.

— А женой зачем? Никак нельзя было по-другому? — первым спросил Кощей.

— А какая мне разница, пускай, — я отмахнулся, наблюдая за падающей звездой. — Всё одно это обман один, видимость.

— Как обман? — Кощей встрепенулся.

— Лес никогда не примет её, нежить болотную. Мне никак её, Кикимору, Хозяйкой Леса не сделать. А моя жена должна быть и лесной Хозяйкой.

— Ишь как! — Кощей покачал головой. — Ну а Рада кто?

— Раду можно было сделать Хозяйкой Леса, — ответил я без особого интереса к разговору. — У неё кровь есть наша, тёмная, и она человек. Ни к какой нежити — ни к водной, ни к огненной, пока не относится, хоть какой её делай — всё примет…

Как и Гостята бы могла — про себя уже подумал, но отогнал быстро эти мысли. Знахарке, видать, хорошо среди людей. Сама она говорила, что человек должен с людьми жить. Она свой выбор сделала. Не неволят ведь её там, но за всё это время она ко