раз суд ограничился ссылкой в Алма-Ату, потом последовал ещё один арест, однако тут Мейерхольд был уже «не при делах».

Видимо, объяснение этому «доносу» следует искать в характере Мейерхольда. Об этом пишет в своих воспоминаниях Александр Гладков:

«Самой странной для меня чертой в Мейерхольде была его подозрительность, временами казавшаяся маниакальной. Он постоянно видел вокруг себя готовящиеся подвохи, заговоры, предательство, интриги, преувеличивал сплоченность и организованность своих действительных врагов, выдумывал мнимых врагов и парировал в своем воображении их им же сочиненные козни».

Эта характеристика относится к 1930-м годам, однако бдительность Мейерхольд проявлял гораздо раньше. Вот фрагмент из письма руководителя ТЕО В.Э. Мейерхольда, направленного осенью 1920 года начальнику Главполитвод, главного политуправления на водном транспорте:

«Вследствие того, что в среде служащих ТЕО есть явно саботажнический элемент и лица, мало симпатизирующие проведению коммунистической идеологии в вверенном мне учреждении, я ходатайствую о временном прикомандировании к ТЕО восьми человек политработников из числа красных моряков в мое распоряжение».

Какие политработники из братишек-моряков – это для меня загадка. Скорее уж, одним своим видом они должны были навести страх на машинисток и письмоводителей ТЕО.

Известна ещё одна странная история, связанная с Мейерхольдом. Поздней весной 1919 года он отправился в Крым. Единственная причина поездки якобы заключалась в том, что у него обострился туберкулёз плеча, и вот по рекомендации врачей следовало подлечиться в санатории Красного Креста на территории Крымской советской республики. Но дело в том, что эта республика фактически просуществовала немногим более полутора месяцев, и трудно поверить, что Мейерхольд предпринял длительное и рискованное путешествие через воюющую страну только для того, чтобы подлечить плечо. В середине мая он ещё в Москве, выбивает в Наркомпросе средства для петроградских театров. Вероятно, там он и получил разрешение на поездку в Крым. Затем добирается до Ялты, а уже в июне, вроде бы спасаясь от белых, захвативших Крымский полуостров, Мейерхольд на рыбачьей лодке переправляется в Новороссийск. Надо учесть, что к этому времени Мейерхольд уже успел поставить «Мистерию-буфф» и имел репутацию убеждённого большевика.

Однако в этой истории всё ещё много неясного. Скажем, в программе Ивана Толстого на «Радио Свобода» события излагаются несколько иначе:

«Спасаясь от голода и разрухи, летом 1919 года Мейерхольд выписал себе командировку по делам ТЕО и уехал в Крым с женой и тремя дочерьми, а затем перебрался под Новороссийск, бывший тогда административным центром Белого движения и местопребыванием штаба Добровольческой Армии. Творческая интеллигенция, искавшая убежища от большевиков на Юге, отнеслась к красному Мейерхольду недоброжелательно».

Есть несколько уточнённая версия, согласно которой старшая дочь Мейерхольда еще в 1914 году перебралась в Новороссийск, позже звала родителей и остальных сестер к себе на сытные харчи. Когда в столице стало совсем голодно, Мейерхольд отправил жену и двух младших дочерей в Новороссийск, однако вскоре его заняли деникинцы. К своей семье Мейерхольд будто бы и намеревался пробраться через Крым. Дальнейшее описано в воспоминаниях Александра Гладкова:

«Аресту Мейерхольда в Новороссийске тоже предшествовала травля его столичной интеллигенцией, скопившейся на юге, будущими эмигрантами. Собственно, с их-то стороны и последовал донос на В. Э., который привел его в тюрьму».

К счастью, белые не решились расстрелять известного в прошлом актёра и режиссёра, а вскоре в город вошли красные.

Примерно в это же время в Новороссийске оказался и Булгаков. Если бы не заболел тифом, возможно, сел бы на корабль и прямиком отправился в Турцию – оттуда недалеко и до Европы. А что если у Мейерхольда появилось аналогичное желание? Но это вряд ли, поскольку с клеймом пособника большевиков он не рискнул бы совершить вояж в Париж и выйти на театральные подмостки. Скорее всего, поездка в Новороссийск стала бегством от голода, ну а ставить пьесы можно и в провинциальном театре. А впрочем, кто знает – возможно, оказавшись в Париже, Мейерхольд сумел бы доказать, что вся его революционная деятельность была всего лишь клоунадой.

Глава 11. Коваленков против Мандельштама

Весной 1951 года поэт-песенник Александр Коваленков написал покаянное письмо вождю:

«Дорогой товарищ Сталин! В статье "Неудачная опера", опубликованной в газете "Правда" от 19 апреля сего года, подвергается справедливой, всесторонне-обоснованной критике либретто оперы "От всего сердца". Являясь одним из авторов этого либретто и сознавая всю свою ответственность за плохие результаты недостаточно серьезной работы над созданием литературного текста оперы, я посылаю Вам, товарищ Сталин, это письмо и книгу стихов "Лирика"».

Далее автор письма попытался оправдаться, ссылаясь на то, что газета «Правда» приписала ему авторство чужих стихов, наряду с теми, в которых Коваленков искренне раскаивается – это не считая либретто всё для той же оперы. А тут ещё одна накладка – стихотворение «Слово о Великом Человеке», написанное ко дню семидесятилетия Сталина, было опубликовано через полгода после юбилея. Однако Коваленков ясно дал понять, что тут исключительно вина издательства.

Как ни странно, арестовали провинившегося поэта лишь через два года, на следующий день после смерти Сталина – видимо, карательные органы с опозданием сработали. Сразу после ареста поползли слухи о том, что поэт был агентом иностранных разведок. К подобным обвинениям уже привыкли, но возвращение Коваленкова домой всего-то через месяц – это было что-то совершенно нереальное.

Однако речь тут не о стихах Коваленкова и не о доносе на него, автор которого остался неизвестен. Вот какие строки посвятил ему поэт и переводчик Владимир Туркин:

Отходил по земле Коваленков,

Отгорел одиноким огнем.

Не осталось о нем киноленты,

Мемуаров не пишут о нем.

Человек бескорыстного долга, –

И не знаю я, как для кого, –

Для меня будет памятным долго

Иронический голос его.

Он носил в себе тайну – обиду,

Но с подчеркнуто гордой судьбой

Никому этой тайны не выдал,

А пронес до могилы с собой.

Так в чём же заключалась эта тайна? Возможно, ответ найдём в воспоминаниях выпускника Литинститута, израильского писателя Давида Маркиша:

«Жизнь Коваленкова сложилась удивительным образом: на склоне лет он пришел к выводу, что муравьи прилетели к нам с другой планеты, что они – истинные носители разума и знаний; он и книгу об этом написал. Партийные идеологи были неприятно удивлены аполитичностью взглядов известного литератора: на территории СССР даже птицам небесным должно было быть ясно, что единственным носителем разума и мирового прогресса является советский человек, а никакой не муравей. И обстоятельные разъяснения Коваленкова воспринимались слушателями недоверчиво, а то и с опаской. Дискуссия затягивалась, каждая из двух сторон стояла на своем; компромисс, действительно, тут был невозможен. Закончилось всё этот так, как и должно было закончиться: Коваленков умер, совершенно уверенный