– Ты извини, Мишаня. Но мне и правда некогда, – закончила Лия, когда тот, немного остыв, снова начал настаивать на встрече.

– Что? Еще кто-то оказался неохваченным твоей опекой? – съязвил тот совсем невежливо.

– Именно!

– Кто же? Уж не сосед ли твой? Слышал, ты его в люди выводить стала. Или мне соврали? Ты учти, милочка, я...

Начинается! Если начать развивать еще и эту тему, это еще час времени. Неизвестно еще, чем все это закончится.

– Михаил! Дело не в Гольцове. Дело в Саньке, понимаешь!

Вот с кем не хотела бы она никогда говорить про Саньку, так это с Мишаней. Эти двое друг друга не просто презирали. Они друг друга почти ненавидели. И если у старшего еще хватало ума сдерживаться хоть как-то. То младший на эмоции был щедрее. Короче, козлом он именовал Мишаню в дни особого душевного к нему расположения.

– Ах, во-он в чем дело! – протянул ее бывший, обиженный муж насмешливо. – Этот твой малолетний уголовник! Тот самый, из-за которого ты меня и оставила. Так, кажется?

– Ты прекрасно знаешь, что это не так.

Это и в самом деле было не так. Эти двое не знали друг о друге до самого последнего момента.

А узнав... Но это уже другая история. Длинная, печальная, а местами и очень неприятная.

– Как же не так?! Как же не так?! – снова взвился Мишаня. – Если сейчас ты как раз именно это и делаешь!

– Что я делаю? – Лия устало привалилась к стенке, уткнувшись лбом Гольцову в плечо, глянула на него с виноватой улыбкой и беззвучно одними губами извинилась.

– Ты же сейчас из-за него как раз мне и отказываешь! Разве не так?!

Господи, Мишаню так распирало, что могло показаться, будто он радуется представившейся возможности обвинить ее во всех смертных грехах.

– Миша. Ты меня извини, но, кажется, в мою дверь звонят. Это не ты, случайно?

Вот тут она испугалась по-настоящему. Нет, нет, не того, что будто бы в дверь позвонили. Это она ему солгала. Испугалась того, что Мишаня сейчас мог быть на подступах к ее дому. Он же имел привычку звонить ей из лифта, например.

– Это не я! Я сейчас еще в кровати! – соврал он ей в отместку, знал же, что она знает про его привычку не залеживаться, как проснется. – Итак, встречи сегодня не будет, я правильно понял?

– Извини! – Лия не знала, что делать и что говорить, чтобы сгладить ситуацию.

С одного конца провода ее мучил бывший супруг, рассерженный ее неожиданным отказом.

С другой...

С другой молчаливо сердился Гольцов. Гольцов, который за одну ночь стал ей роднее и ближе, чем Мишаня за все время супружества.

– Ладно... – с заметной угрозой в голосе обронил Мишаня. – Поговорим, когда ты вернешься. Я буду ждать тебя, дорогая! Буду ждать у тебя дома, учти это.

– Черт!

Лия положила трубку на аппарат и задумчиво закусила губу.

Она совершенно забыла, что Мишаня распоряжается ее жилплощадью, как своей собственной. Вылетело из головы, и все тут. И ключ у него имелся, и свободный доступ, не преграждаемый, допустим, ее обнаружившейся вдруг личной жизнью. Он просто и думать не мог, и предположить, что у нее может быть какая-то личная жизнь. Это у нее-то!

Что же будет, когда он узнает о Гольцове?

– Все будет хорошо, не печалься, – шепнул ей Димка на ухо уже в лифте. Поцеловал в шею, в ту самую родинку, которую так долго когда-то рассматривал, и снова пообещал: – Я все устрою, Лия. Все будет хорошо. Нам вот только с тобой мерзавцев всех призвать к ответу, по местам расставить, и тогда уже начнем свой быт налаживать.

– Черт! Я даже за этим его нытьем забыла у него спросить, на самом ли деле звонил ему Санька или нет?

Мишаня смолчал, никак не упомянув о звонке. Забыть он бы точно не смог, поскольку с Санькой их связывала устойчивая не проходящая неприязнь, граничащая с ненавистью. Даже если бы и забыл, непременно вспомнил бы, они же говорили как раз о Саньке. А он не упомянул. Наверное, все же Санька соврал ей о звонке. Тогда как он мог узнать адрес ее дачи? Как? Она никогда не рассказывала ему, в каком направлении ездит за теми чудесными яблоками, которыми потом начиняет пироги...

Гагаринский детский дом-интернат со стороны походил на казарменное поселение.

Три деревянных спальных корпуса с давно некрашенными стенами стояли буквой «п» по отношению друг к другу посреди продуваемого всеми ветрами поля. Чуть дальше, ближе к опушке, засаженной березняком, располагался кирпичный административный корпус с яркой вывеской «Школа». Вся территория была огорожена двухметровым частоколом и венчалась высоченными воротами с небольшой калиткой, запертой на замок.

– Нас сюда никто не пустит, – озадачился Гольцов, подергав за ручку калитки и легонько постучав в нее.

– Почему? Почему это они нас не пустят?!

Лия, если честно, пришла в ужас, рассмотрев с дороги место, где до недавнего времени содержался ее Санька. Именно содержался, а не жил, поскольку жить в таком месте невозможно. Один вид дощатых спальных корпусов чего стоил. Прибавить к этому полностью вытоптанную, лишенную какой бы то ни было растительности, территорию. Отсутствие занавесок на окнах. Уныло блуждающих между строениями воспитанников. И несколько собачьих будок по всему периметру с беснующимися овчарками на цепях.

– Здесь только вышки не хватает с автоматчиком, – сами собой горестно сложились ее губы скобочкой. – И еще проволоки колючей. Ты видел, во что они одеты все, Дим?!

– Да видел. Думаешь, в других подобных учреждениях лучше?

Лучше! Много лучше! Уж ей ли не знать. Она столько лет возилась с ребятней, расселяя их, распределяя, устраивая. Приходилось много ездить и с инспекциями. Проверять, обыскивать даже, и еду пробовать из общего котла.

Нигде ей не встретилось такого ужасного места. Даже колония для малолеток на нее такого уныния не навеяла. Хотя там и бегала по стадиону однотипно стриженая ребятня в однотипных черных робах.

Здесь же было что-то ужасное. И потом эти овчарки...

– Что будем делать? – спросил ее Гольцов, не оборачиваясь, он все это время рассматривал что-то в щель между досками забора.

– Стучать, наверное! – Лия пожала плечами.

– Нужна легенда, дорогая! Так нас на порог никто не пустит. У нас же ни документов, ничего с собой. Нужна хотя бы легенда.

– Да есть у меня документы, есть, – ворчливо возразила она, расстегивая сумочку и извлекая оттуда свое удостоверение. – Не стала сдавать, когда уходила.

– Чего это вдруг? – Дима взял из ее рук корочки и долго вертел их и так и сяк, вчитывался, вглядывался то в надписи, то в фотографию. Потом вернул со вздохом. – Какая же ты все-таки красивая, Лийка! Поверить не могу, как мне повезло с тобой!.. Так зачем удостоверение-то у себя оставила?