Она же не включала света ни в спальне, ни в гостиной. И там темно сейчас было. И хорошо, что темно. Ей так даже больше нравилось. Хотя и видеть хотелось его смертельно, но все же без света ей будет лучше. Не так страшно.

Она слышала шуршание его и своей одежды. Чувствовала, как прогибается пружинный матрац под его сильным телом, и ждала, и боялась, и тряслась всем телом.

Вдруг что-то пойдет не так?! Вдруг она ошибается?! Она же не умела никогда ничего строить с мужчинами. У нее не получалось. Все казалось неправильным, ненастоящим, нестоящим каким-то. Вдруг и на этот раз так же?! Господи! Сделай так, чтобы все у них было хорошо! Ей же хорошо сейчас. Пускай так будет и потом. Пускай ничего не изменится, пускай...

Она готовила завтрак.

Нет, не так, неправильно. Она впервые готовила завтрак с удовольствием! Или для удовольствия?..

Лия улыбнулась собственному каламбуру.

Ее удовольствие пока спало в ее постели. Вдавив левую щеку в подушку. Широко раскинув загорелые руки, глубоко и с легким присвистом дыша, Димка спал в ее постели. И ей, оказывается, это жутко нравилось. И ничуть не раздражало. И не торопило удрать поскорее в ванную и причесаться, умыться и схватиться за косметику. А наоборот, заставляло медленно и бездумно бродить по квартире, загадочно улыбаться собственному отражению в зеркале, и еще вот заниматься приготовлением завтрака.

Что-то он посреди ночи говорил о блинчиках. Приснилось ей или нет, что он их любит? Кажется, любит, а с чем? Выбор в ее холодильнике оказался невелик. Сметана, полбанки сливового джема и сливочное масло еще. Никакого тебе конфитюра, сгущенного молока или шоколадной пасты. Надо будет пополнить запасы...

Лия повязала фартук прямо на пижаму и, взбив тесто в блендере, принялась печь блинчики. Получалось ловко, хотя давным-давно не делала этого. Когда-то, помнится, пекла для Саньки. С тех пор прошло время, думала, забылось.

Аккуратная горка блинчиков с хрупкими кружевными краями высилась посреди стола. Там же парил пышный золотистый омлет, пестрел овощами салат и розовели ровные пластинки ветчины. Пока варился кофе, в спальне зашуршало, загремело, затем послышался протяжный звучный зевок, и через минуту зычный голос Гольцова обиженно произнес:

– А почему я один? Лия-аа, ты где? Я просыпаюсь, а постель пустая. Я так не договаривался. А ну-ка иди сюда.

И ведь пошла! Прямо в переднике, надетом на пижаму. С непричесанной головой и босыми ногами пошла. И прямо с туркой в руках, забыв поставить ее на стол, пошла на его зов.

Неужели получилось и у нее тоже?! Неужели получилось у нее быть безрассудной? Получилось ошалеть от свалившегося на нее восторженного покоя и щемящего, ноющего прямо в сердце счастья?

Кажется... Кажется, да! Получилось! И улыбаться хочется просто так, не из-за чего-нибудь. И не задумываться тоже хочется. Даже над тем, а что там будет или случится завтра?

Плевать на завтра. У них есть сегодня. Есть это утро с его хмельным пробуждением и желанием удивить хотя бы вон собственной стряпней. И еще есть этот Димкин капризный зов...

Никогда не думала, что слышать его ей будет так приятно. И не виделось в мечтаниях никогда, что поспешит на его голос, забыв обо всем. Даже турка с кофе в руках оказалась.

– Кофе?! – Гольцов перевернулся на спину и лежал теперь сразу на двух подушках, ну падишах, ей-богу. – Женщина! Ты принесла мне кофе?!

– Да! Принесла. Чашки, правда, забыла. Но это в кухне уже, – она продолжала улыбаться ему, как дурочка. – Дим... А я тебе блинчиков испекла.

– Блинчиков?! Мне?! Потрясающе, Лия!!! Каждую ночь ложился бы спать только ради такого пробуждения. – Он смотрел на нее с такой же, как у нее, непонятной бессмысленной улыбкой, а потом вдруг перегнулся, свесившись с кровати, и воскликнул: – Ты снова босиком! Ты простудишься, точно! Будем ноги греть или завтракать?

Она рассмеялась совершенно для себя неожиданно. И чего смешного, спрашивается? А ведь рассмеялась. И помчалась обратно на кухню, на ходу призывая его следовать за собой.

Он долго ворчал, хрустел пружинами кровати, зевал на всю квартиру в голос и капризничал, и стонал, не желая подниматься. Потом все же пришел за ней следом. И тут же, забыв умыться, полез в тарелку за блинчиками. Попробовал, замычал, зажмурившись, и тут же уселся, замотанный простыней по пояс, за стол напротив нее. Потащил к себе сразу все – и омлет, и блинчики и салат. На ходу успевал еще и кофе хлебнуть и похвалить ее с набитым ртом. А потом вдруг глазищи свои серые на нее вытаращил и спросил с явным испугом:

– А ты чего не ешь? И улыбаешься чего так загадочно? Эй, Лийка, что-то не так?..

Все так, господи! Все было именно так, как и должно было быть. И это утро, выплеснувшее в ее окна так много солнца, что приходилось щуриться от непереносимого яркого света. Оно было именно таким – это утро, каким должно было быть.

И Димка, с непричесанными, торчащими в разные стороны короткими волосами и заспанными серыми глазами, был как раз таким. Таким, каким ей виделся всегда.

Да, да, она ведь именно так все это и видела. Не часто, нет. Иногда лишь, но именно так.

Он вскакивает с кровати и, забыв умыться, начинает хватать с тарелок ее блинчики, и хвалить еще, и жмуриться от удовольствия, а не благодарить с вежливой снисходительностью накрахмаленного герцога. И газетой, чтобы он от нее не отгораживался, обсуждая ненужный ей совершенно валютный курс. А говорил бы и говорил, все равно что. Хоть вон с вопросами дурацкими пускай пристает, как сейчас.

– Нет, ты скажи! Чего ты так смотришь на меня, а? Я варвар, да? Бросился к столу, минуя ванную, да? И начал сразу есть... И правда, варвар, но все так вкусно! Потрясающе просто. Блинчики, ум-мм, я тебе не оставлю, обижайся не обижайся. Все съем. В следующий раз будешь больше готовить...

Он болтал скорее от растерянности. И от того еще, как она смотрела на него сейчас и как улыбалась. Хорошо вообще-то и смотрела, и улыбалась, мило и с нежностью, он просто поверить в это боялся. Чтобы вот так вот сразу, с самого утра и все хорошо чтобы вдруг стало?! Все сразу по своим местам и без лишних слов и расстановок...

Об этом только мечтать и можно было.

– Все хорошо, Дим, – вдруг сказала Лия. – Много лучше, чем мне виделось. Так бывает, как думаешь? Или все это минутное? И утро это... И солнце... И ощущение такое вот здесь. – Она приложила руку к груди. – Такое хорошее, доброе, даже жутковато от него. А вдруг пройдет, а, Дим? Всего так много сразу с утра... Вдруг это пройдет, а?

– Не пройдет, поверь. – Он выдохнул с облегчением, отодвинул от себя опустевшие тарелки и чашку, и пощелкал поочередно по каждой посудине пальцем. – Все просто отлично, милая! И солнца много не может быть. И утро у нас с тобой только самое первое. И нежность только лишь проснулась. У тебя, во всяком случае. Я ведь за тобой давно бегаю. Помнишь, как с мусорным мешком за тобой к мусоропроводу носился?