Маккинли, Федеральное бюро расследований. Я хотел бы поговорит с вами о Джордже Форестере.

– Я не убивал своего преподавателя, я говорил это на суде. Но я искренне рад, что этот ублюдок мертв.

– Если бы вы убили его, как бы вы это сделали? – спросил я.

Майерс молчал. Он не хотел говорить со мной. Он приготовился положить трубку на место.

– Оинго. Я тебя понимаю. Я из Шотландии. Эдинбург. В академии меня спрашивали есть ли у меня килт и умею ли играть на волынке. У меня все преподаватели были как мистер Форестер.

– Бы хотя бы белый, агент Маккинли. Мистер Форестер говорил, что мое место в гетто, а не в престижном учебном заведении. Зайди он в гетто, его пристрелили как собаку.

– Значит, вы бы пристрелили его?

– Я его не убивал.

Я верил Майерсу. Взгляд у него был полный отчаяния. Он бы и правда пристрелил бы Форестера. Не стал бы пытать. Ко мне вернулся мое чутье. Я видел Майерса насквозь. Он ненавидел своего преподавателя, но был рад его смерти, хоть в ней не справедливо обвинили его.

– У Форестера были конфликты с кем-то еще? С учениками ли преподавательским составом?

Майерс удивился. Видимо его об этом не спрашивали. Его просто избили и заковали в наручники, я знаю, как это происходит.

– У любого черного студента были проблемы с Форестером. Он валил нас, специально. Мы пришли к нему за знаниями. А этот ублюдок…

– Ясно. А с преподавателями?

– Не знаю. При мне у него была ссора только с профессором Синистером. Они спорили о какой-то теореме, что Синистер собирался выдвигать на грант для университета. Форестер оскорблял Синистера, а тот молча стоял и улыбался. Потом он пообещал подать жалобу на Синистера и отстранить его от работы для гранта. А потом меня отчислили. По итогам семестра. Я ни одной своей контрольной так и не увидел. Я не знаю в чем моя ошибка.

– Я тоже не знаю в чем моя ошибка. Держись Оинго.

Я не сказал, что верю ему. Зря. А может и нет. Не стоило обнадеживать парня. Я пообещаю ему, что докопаюсь до правды, а потом потеряю память. Или всем моим уликам устроят бостонское чаепитие. Как с делом Лисовски.

Все вторую половину дня занял путь обратно. Я даже вздремнул на ровном участке дороги. Все, что узнал, отправил сообщением Дипло и поехал домой. Там меня ждал Павилион.

К черту галстук, ремень, ботинки и носик. Я собираюсь вспомнить все.

На Лиаме теплый домашний халат. У него дома старенький ремонт в кредит.

– Кошелек или жизнь? – говорю я. Тот я, что постоянно курит.

Лиам с интересом смотрим в моей пакет.

– Какое странное совпадение. Пару часов назад мне принесли, почти такой же подарок.

– Кто принес? – пытаюсь спросить я, но другой я, закрывает ему рот. Лиам предлагает выпить, говорит о жуткой идеи, делать из голов светильники Джека, о моей подруге? О ком? О Пенни? О Джо?

Я начинаю плевать семечки на его коврик в прихожей. Другой я щелкает костяшками пальцев. А я. Самый молчаливый я, стою, вжавшись в дверь и ничего не понимаю.

Лиам начинает кашлять. Хватается за грудь.

Надо вызвать скорую! Я хочу спасти его, но останавливаю сам себя. Пусть этот кусок дерьма подыхает. После всего того, что сделал. Я убегаю. Павильон выводит меня из транса, жмет мою руку и уходит. Пенни нужно в галерею. Я остаюсь в квартире один. Или не один? Нас ведь теперь трое.

– Мне нельзя пить после травмы. – суровый агент Маккинли наливает себе воды из-под крана. Мак девиант морщиться. Находит в холодильнике початую бутылку виски. Выливает все содержимое в чайник. Ставит на стол вместе с тремя кружками.

– Я доберусь до правды. О Лиаме. О Мяснике. О делах бюро, что убили Лисовски и Скотт. – агент Маккинли выпивает стакан залпом. Мак цедит его через зубы, полощет горло, сглатывает и высовывает наружу язык, как собака. Я делаю маленький глоток. Мы закуриваем, и агент Маккинли морщиться от дыма. Мы говорим о Мяснике, об охотнике, о том, что случилось со Скотт. Мак и Маккинли спорят и начинают драться.

– Я дома, Ирвин.

И они исчезают. Остаюсь только я. Ирвин. С тремя пустыми чашками и чайником вискаря.

– У тебя были гости?

– Я похож на радушного хозяина, испекшего пирог?

– Кто со мной говорит? – спрашивает Пенни и внутри меня все сжимается.

– Я.

– Ирвин. Я вижу, что с тобой происходит. Ты говоришь сам с собой. Смотришь в одну точку. Нам нужно прекратить сеансы с Павилионом.

– Нет! – кричу я и агент Маккинли.

– Да! – вопит Мак. – В точку Пенс!

– Не называй ее так!

– Ирвин. – мою щеку обжигает пощечина. – Ты здесь? Ты со мной?

– Я всегда с тобой. Пенни.

– Ты слышишь голоса?

– Хуже. Я их вижу. Двоих себя. У меня расщепление личности. Я не знаю. Я боюсь, что они принесут тебе вред.

– Мне? Вред? Эй. Выходи по одному!

– Пенелопа. Я никогда не сделаю тебе больно и не принесу вреда! – кричит агент Маккинли, но Мак отталкивает его.

– А то что?

– С кем я говорю? – Пенни переходит на шепот. Она смотрит мне прямо в глаза.

– Со мной!

– Отлично! Что будем делать?

– Прогуляемся по берегу Грин Лейк?

– Не боишься остаться без почек?

– С тобой, не боюсь.

Он хватает Пенни за плечо. Я хватаю ее. Мы целуемся на кухне, в коридоре. На мгновение я становлюсь единым целым. Не слышу голосов. Не вижу силуэтов. Напротив, меня никого, кроме Пенни. Я сплю без сновидений. И просыпаюсь с жутким сушняком. Я пью прямо из носика чайника, а там оказывается вискарь.

Зажевав пачку мятной жвачки, я сажусь в машину Пола. Пахнет лимоном. Только почистил салон.

– Через две недели ты идешь на мед осмотр. Готов?

– Давно готов.

– Ты опять пьешь с утра? От тебя выхлоп, выноси вещи! – возмутился Пол и открыл окно.

– Это травяная настойка. Для мозгов. Кордон сегодня в штабе, езжай помедленнее.

Я бы расслаблен. День выдался сухой. Начальства не было. Блек, завидев меня, скрылся в уборной. Его нос был фиолетовым и огромным. Я снял трубку телефона, сразу, не дожидаясь пока мой покой нарушат очередной идиот, решивший свести счеты с утюгом.

К полудню я остался один. Сварил себе кофе, показал средний палец двери директора Кордона. Как только меня восстановят на полный рабочий день и вернут все полномочия. Я повернусь к ним своей задницей. Я подам в отставку. Устроюсь охранником в супермаркет и буду целыми днями разгадывать