телевизоры. Обогреватели и даже генератор льда. Я много узнал о новой тенденции молодежи выбрасывать телефоны и ноутбуки из окна. Зажравшиеся ублюдки. Если я выбросил свой компьютер из окна, то отец отправил бы меня следом за ним. Еще я узнал, что агент Дипло очень сожалеет, что не смог приехать тогда ко мне. Мы его не извиняли. Но я сделал вид, что сам виноват и не стоило брать на себя такую ответственность, будучи в больном состоянии.

– Теперь он, наверное, заляжет на дно.

– На дно? Ты не знаешь? Он покончил с собой. В ту же ночь. Видимо испугался, что за ним следят.

– Это я виноват. Я спугнул его.

– Это в виноват. Надо самому делать свою работу.

– Еще новости есть?

– Слава богу, нет. Взрыв на третьей отдали антитеррорам. Мясник себя не проявлял. Я тоже сегодня дежурю, увидимся.

– А картины Трента? Показывали их доктору Летсману?

– Какие картины? – удивленно спросил Дипло.

– Да, никакие!

Как замечательно. Единственный подозреваемый покончил с собой, явно хорошо подстроенное убийство, отдали не имеющему к нему отношение отделу, мясник отдыхает и Дипло может расслабиться. Грин Лейк снова перестали патрулировать. В университете закончился траур, и учеба вернулась в свой ритм.

– Никто не хочет работать, кроме меня!

На последнем адресе произвели три выстрела в холодильник. Чем мог досадить холодильник, я и понятия не имел. Даже в худшие времена он радовал меня завалявшимся в морозилке замороженной попкой колбасы. Стрелявшего нужно было доставить доктору Летсману, оружие и пули в лабораторию. Я не хотел видеться с доктором Летсманом, а Пол с доктором О`Райли.

– Привет док. С праздником! – я вывалил на стол пакет с пистолетом и извлеченными из холодильника пулями. Шейн всегда понимал такие шутки. Когда мы с ним дежурили в новогодние праздники, он стучал по холодильникам и говорил: «Не трогай, это на новый год.» Мерфи видимо нет.

– Не из кого подобное не доставал?

Мерфи взял пакет и бросил в коробку, где лежало куча подобных пакетов с ножами, оружием, одной битой и одной металлической статуэткой.

– Посмотрю позже.

– Ты чего такой злой?

– Предыдущий док оставил мне полный бардак. Из базы исчезли несколько отчетов, а Рейзен сказал мне, разуть глаза и поискать получше. Ты хорошо общался с доктором Шейном? У тебя нет его телефона?

– Конечно. – я порылся в телефоне, набрал номер, но он был выключен. – Наверное сменил номер, он же теперь в Вашингтоне.

– Странно, что он не оставил своему другу новый номер. – сказал О`Райли. И черт, пока он этого не сказал, странным это не казалось. Я теряю хватку. Там, где стоило проявлять бдительность я щелкаю лицом, зато там, где это ни к чему, впадаю в паранойю.

– Николас Трент, слышал он покончил с собой.

– Да. Отравился газом. Его нашли в собственной квартире. Соседка почувствовала запах газа. Время смерти между четырьмя часами и утра и половиной пятого. Мы были там, в то время.

– Он убежал от меня, потом вернулся домой и отравил себя газом? Странно.

– Видимо испугался, что его арестуют и посадят.

– Ты был там? Расскажи мне все. Он не был под действием наркотиков или алкоголя?

– Он был совершенно трезв. Надо иметь огромную силу воли, чтобы вот так сидеть и ждать, когда тебя медленно убьет газ.

– А картины?

– Какие картины?

– Там были картины! Я же был у него дома. Все увешано картинами. Я был там в два часа ночи, в его квартире. Не мог же он за такой промежуток времени, куда-то их деть?

– Может выбросил. Разозлился на все.

– Пусть помойки осмотрят.

– Ты мне предлагаешь помойки осматривать?

Ну да. Я не ему, никому либо другому не имею право приказывать осматривать помойки. Это дело меня не касается и даже мои показания, что я видел там долбанную мазню Трента никто не возьмет во внимание. Я был там незаконно.

К вечеру люди успокоились. Всего одна соковыжималка. Пол пытался поспать, а я сам не сплю и другим не даю.

– Доктор Шейн не оставлял тебе свой телефон?

– Нет. Мы с ним не общались практически. Я же не работаю с трупами. – Пол ворочался на узком диванчике, подложив пиджак под голову.

– Ты не знаешь кому оставлял? Он так не внезапно уехал, даже не зашел ко мне в больницу.

– А что ты хотел? Его пригласили в Вашингтон! Он теперь важная шишка.

Я оставил Пола в покое и зашел в справочник базы. Шейн бы так не поступил. Сделай его хоть министром здравоохранения он бы не забыл своих старых друзей. А может я просто слишком хорошего о нем мнения?

Не знаю, обрадовала ли меня то, что Шейн не зазвездившийся мудак, или огорчило то никакого Шейна в Вашингтонском бюро не работает. Где доктор Шейн? Почему нам солгали? И главное, кто.

– Пол! – позвал я.

– Да что бы тебя Мак! Почему все должны страдать твоей бессонницей?

– Доктор Шейна не переводили в Вашингтон.

– А куда тогда? – сонно спросил Пол.

– Никуда! Я уже проверил пять штатов. Надо объявить его в розыск.

– Какой розыск? Может, его просто еще не внесли в базы сотрудников. А может он наплел, что переводиться в Вашингтон, а сам ушел на более спокойную работу.

– Он сам говорил, что никогда бы не смог заниматься чем-то другим. Пол. Кто сказал, что переводиться?

– Не помню. Все говорили. Я с Шейном не общался. Господи! Уже пол шестого.

За ночь я прикончил все кофе в бюро, и мы решили сходить в круглосуточный недалеко от заправки.

На улицах уже начали ездить машины и автобусы. Люди спешили на работу, а мы уже были на работе. Я любил ночные смены, за то, что утром не надо никуда ехать. Ты уже тут. Я все еще рассуждал о докторе Шейне, но вдруг Пол остановился и замер. Не очень был способ меня игнорировать.

– Мак. – прохрипел он, указывая на дерево у входа в бюро. На одной из крепких веток висела женщина.

Кофе отменяется. Нас загнали обратно в бюро, спросили, что мы слышали, но мы с Полом ничего не слышали. Видимо и охрана не слышала. Это было неслыханно. Агент Маккинли бушевал, Мак гадко посмеивался.

Дожились. Людей уже вешают напротив бюро, что бы мы далеко не ходили.

Покидать бюро нам запретили. Смена давно закончилась, начальство разъехалось по домам, дарить своим женам цветы и розовые открытки в форме сердец, а я сидел на крыльце, курил и смотрел как эксперты ползают по мокрому крыльцу и ищут хоть что-нибудь.

Мне казалось, что ничего