первоначальное положение. «Это должно мне помочь», — успокоил себя. Открывать глаза не хотелось, говорить тоже. В тишине паузы между взрывами — удаляющиеся шаги медсестры: глухой стук каблуков по плитам катакомб, звяканье уносимых металлических инструментов.

Снова по помещению пробежала дрожь — очередной взрыв наверху. За ним последовал ещё один. Затем затишье. Сколько оно длилось? Я не следил. Меня должна отпустить боль в груди — вот мой эталонный отсчёт времени сейчас. Боль отходила, но и сознание уходило вместе с ней. Чёрный провал утащил меня в темноту…

Очнулся. Что-то изменилось в моих ощущениях. Моя ладонь чувствовала нежную теплоту (на ум пришло именно такое определение) — странное ощущение, но такое приятное. Так хотелось, чтобы это длилось вечно. Продолжал лежать, закрыв глаза. Нежное тепло волновало меня, вливая спокойствие. Наконец, открыл веки. Рядом с койкой сидела медсестра. Её марлевая маска, приспущенная на подбородок, светлым пятном отвлекала внимание от её лица — но только на секунду. Никаких сомнений («Ну, какие могут быть к чёрту сомнения!» — невольно вырвалось в моём мозгу эмоциональное восклицание) — передо мной Надэж. Закрыл глаза. «Начались галлюцинации, — подумал, однако тут же утешил себя. — Зато не чувствую боли, и всё остальное становится несущественным. Пускай будут галлюцинации» Но тепло в ладони — всё же неоспоримая реальность. Слегка повернул голову в сторону видения. Оно не исчезло.

— Сестра! — раздался крик со стороны.

Девушка встала, положив мою руку на постель.

— Я вернусь, — раздалось в моих ушах и видение исчезло. Я с облегчением выдохнул: «Очевидно, побочный эффект от обезболивающего. А может, продолжаю спать?» — и успокоился.

Но вскоре моё спокойствие было нарушено, приятно нарушено. Моя ладонь снова почувствовала приятное тепло, открыл глаза. Видение сидело рядом и держало мою руку.

— Надэж? — я произнёс одними губами.

Девушка поднесла палец ко рту и замотала головой. Из-под белого чепчика выбился локон.

— Тебе нельзя разговаривать. Побереги себя, — она заправила выбившуюся прядь назад.

Я послушался её и не пытался больше говорить. Видение заговорило само.

— Это так удивительно, Викто́р, что тебя доставили именно в наш госпиталь. Доктор Рэтклиф — великолепный врач. Ты встанешь на ноги и снова отправишься в дальние странствия по морям и океанам, где тебя будут ждать только красоты дальних стран и континентов, — видение улыбнулось немного горькой улыбкой, одними уголками губ.

Она говорила со мной в какой-то материнской манере, что в обычной жизни, кроме раздражения, наверное, ничего бы не вызвало. Но только не сейчас. Я не слышал французскую речь в женских устах тысячу лет. Она оказывала на меня почти гипнотическое воздействие, убаюкивая как ребёнка. На мгновение мне показалось, что это была матушка. И я опять заснул, видение исчезло…

Прошёл почти месяц моего пребывания в подземном госпитале святой Катарины, прежде чем я смог кое-как передвигаться и, прежде всего, нормально дышать и разговаривать. Никто из членов экипажа меня не навещал, даже Папаша Гийом. Но я всё понимал — война есть война — и молился, чтобы Господь хранил «Бретань» и её экипаж. Где теперь моё судно? В каком порту? Попытался что-нибудь разузнать у персонала госпиталя — бесполезно, никто ничего не знал о сухогрузе «Бретань». Может быть, я не был слишком настойчив? Возможно, но я чувствовал себя неловко со своими проблемами на фоне людских трагедий, окружавших меня в лазарете. У местных медиков и без меня забот было хоть отбавляй.

Конечно, мне рассказали историю моего появления в госпитале: меня доставили из порта Ла-Валетты сразу сюда. Как оказалось наше судно снова на Мальте? Конвой так и не дошёл до Александрии, в результате атак авиации и угрозы подхода фашистской эскадры наши суда развернули курс назад и вернулись на остров.

— Тебе, матрос, удивительно повезло, — доктор Рэтклиф устало улыбался, точнее, улыбались его тонкие сухие губы, воспалённые глаза цепко пробегали по моей груди, проверяя дренаж. — На твоём корабле были опытные фельдшеры. Обработали рану, как надо, извлекли осколок: проникающее ранение лёгкого. Да и вернулся ваш конвой быстро. Мы выкачали кровь и воздух из плевральной полости. Черепно-мозговые травмы, сотрясение мозга — теперь для тебя покой и успокоительные.

Я слушал и молчал. Мне оставалось только терпеть, всё остальное сделали за меня другие.

— Ты женат? — доктор попытался подмигнуть мне, получилось у него это невесело — наверное, сказывалась бессонная ночь. Я отрицательно покачал головой.

— Значит, впереди тебя ждёт самое счастливое время в жизни. Тебе есть для чего жить, моряк. Будет у тебя красавица жена и десяток ребятишек.

Я закивал, подыгрывая Рэтклифу: «Хороший человек, — сделал я нехитрое заключение, подтверждающее первое впечатление от доктора. — Всю ночь возился с покалеченными телами, а потом ещё и пытается приободрить их души».

С годами я так и не избавился от этого глупого юношеского максимализма. Мне, действительно, повезло во время войны — меня окружали хорошие люди. Мне казалось, что война сделала мир чёрно-белым. На этой стороне собрались хорошие люди, в Берлине и Риме — плохие. Третья сторона — всего лишь выдумка, самообман. Даже если ты думаешь, что тебе удалось спрятаться от выбора, — это не так. Жизнь — это движение, и в ней тебе всё равно придётся куда-то двигаться, что-то делать, и твои деяния будут либо спасать хороших людей, либо убивать их, даже если ты будешь закрывать на это глаза. Так тебе будет проще спать. Хотя, может быть, я сгущаю краски — они просто не думают об этом, им безразлично, кто они: плохие или хорошие…

Видение медсестры Надэж больше не появлялось. Попытался расспросить о медсестре-француженке, но вразумительного ответа так и не получил.

— Я не веду светских бесед с медсёстрами, — усмехнулся Рэтклиф. — Но француженок не припоминаю. Здесь мальтийки, и все неплохо говорят по-английски.

«Я тоже неплохо говорю по-английски, — хотелось мне возразить, — однако от этого не перестал быть французом, — но остановил себя. — Какой смысл дискутировать на пустом месте?»

Доктор уже направился к входному занавесу, когда, обернувшись, добавил:

— На позапрошлой неделе нам на помощь приходила группа медсестёр из нескольких госпиталей — жаркие были дни, — он пожал плечами. — Может быть, среди них и была твоя француженка.

— А где они сейчас? — не мог не поинтересоваться я.

— Насколько знаю, часть вернулась свои